Руби подтянула Агги на себя и взбила ее подушки, поддерживая вес женщины одной рукой, поскольку другой она расправляла простынку и подтыкала ее под матрас, затем опустила больную так, чтобы она лежала под углом, у Руби тонкие, но сильные руки. Агги все еще было неудобно, и Руби еще пару раз подвинула ее назад и вперед, увидела артиста на трапеции, высоко на крыше тента цирка, трико отражало свет, блестки сверкали, стразы и бриллианты, а ниже клоун, загипнотизированный этим блеском, пудра талька сыплется на вечернее платье Агги, ты видишь с верхушки тента печальные улыбки химиотерапии, смазки и инъекции морфина облегчают боль.

Агги была рыхлой, уже достала Руби своим острым язычком, но она сидела там часами, и Руби это не раздражало, она была в цирке вместе с балеринами и укротителями львов, улыбалась, кивала, сидела рядом со своей мамой, держала ее за руку, была изумлена костюмами и животными из джунглей, нюхала тальк, и ей нравилось, что он делает кожу женщины белой, как у гейши, она говорила своей маме, что в один прекрасный день хочет стать гейшей, смотрела на клоунов и мечтала, чтобы у нее было такое же белое лицо и перевязанные ножки, но когда она стала старше, она стала плакать от вида клоунов, такие они были печальные, вытатуированные капли слез на печальном лице человека, кожа Агги розовая и смята как раз на том месте, на котором она спала, порезы уже не яркие, веснушки на переносице и маленькие жемчужинки в ушах.

Не то чтобы Агги отпускала дерзости. Руби не позволила бы такому произойти. Как только пациент начинает отдавать тебе ненужные приказы, можно тут же заканчивать с ним дело. Этот урок она усвоила рано, осознала, что глубоко внутри они хотели, чтобы она управляла их жизнями. Как дети, они нуждаются в том, чтобы чувствовать себя в безопасности, им нужно верить, что ты приходишь, чтобы наблюдать их болезни и в итоге отправить их выздоровевшими домой. Они пытались командовать, но как только начинаешь играть не по правилам этой игры, они тут же расслабляются. Они тебя проверяют, и когда ты получаешь с их стороны доверие, это ни с чем не сравнимое чувство, самый большой комплимент, который можно получить. А это просто — брать и давать, то же самое и в жизни, облегчать горечь, которая может задавить человека. Доброта не имеет стоимости, но если пациент груб, как могла бы быть Агги, у Руби было достаточно опыта, чтобы увидеть за этой грубостью страх или глубокую горечь, но она не была дурочкой, она поставила границу и держалась ее, поправляла низ кровати этой женщины, у которой рак угрожал органам, и смотрела в окно прямо на небо.

— Когда я была маленькой, — сказала Агги, и ее голос зазвучал неожиданно по-другому, так мягко, что Руби вздрогнула, — у меня была подруга по имени Дорис, и летом мы часто ложились на спину и смотрели на небо, смотрели, как плывут облака. Дорис сказала, что когда ты умираешь, твоя душа превращается в облако и ты вечно плывешь над миром, так что можно увидеть рай прямо там, над нами. Мой папа умер, когда я была младенцем, так что я никогда его не знала, но вот Дорис — ее папа умер, когда ей было шесть или семь, и она его знала. Я только видела лицо своего папы на фотографиях. Думаю, она это переживала тяжелее, чем я. Что касается меня, я всегда всему удивлялась.

Руби стояла рядом с ней, и ей хотелось плакать, протянуть руки и обнять эту женщину, как будто она была маленьким ребенком, как будто она была ее собственной мамой.

— Я не помню, поверила ли я ей вначале, но потом я стала об этом думать, и мне казалось, что это хорошая идея, лучше, чем быть засунутой под землю в гробу. Мне это нравилось, и мы вместе ложились на траву, и я видела лицо своего папы. Он всегда был там, высоко над нами, смотрел на меня, когда я шла в школу, плыл над горизонтом всю ночь и возвращался на следующий день. Он всегда был со мной, присматривал, и в один прекрасный день я тоже стану облаком и поплыву к нему, и мы двое сольемся в одно.

Вместо того, чтобы грустить, Руби собралась с духом, она подумала, что это была хорошая идея — создать свои собственные небеса вот так, сила позитивного мышления, и она представила Агги на траве, солнце сияет, а она мечтает.

— Я никогда не хотела быть звездой. Некоторые дети говорили, что ты превращаешься в звезду, но это слишком далеко, это просто точка, мерцающая светом. Они выглядели такими маленькими. По крайней мере, облако движется и меняет форму и цвет, как и человек. Мой папа умер от туберкулеза. Если бы он родился позже, он бы жил и я бы его знала.

Агги терпеть не могла находиться в больнице, и Руби ее в этом не обвиняла. Она перенесла две операции и химиотерапию, ложилась в больницу пару раз в год. Иногда нервничала, пыталась командовать, но когда ты видишь, что кто-то вот так страдает, имеет реальные шансы умереть, ты прощаешь ему большинство его проступков.

— Я не люблю грозы, весь этот гром и молнии, а еще крыша начинает течь, и тебе приходится выносить ведро. Я боюсь, что молния ударит в электропроводку, и тогда дом выгорит дотла. Томми об этом заботится, никогда не переживает по такому поводу, забирается на крышу и что-то там делает, но я полагаю, что если ты — облако, ты к этому привыкнешь.

Может быть, Агги оставалось жить недолго. В данный момент ничего определенного, кроме того факта, что скоро она отправится домой, и вот так это было с раком, тебе нужно ждать и смотреть, злокачественная или доброкачественная опухоль, вот так определяли эти вещи, вся эта терминология, которая классифицирует болезни и делит их на категории — врожденное или приобретенное, химическое или механическое, генетическое или полученное от воздействия окружающей среды. На все есть причины. По крайней мере, у нее есть Томми и семья.

— Выше нос! — сказала Агги, снова грубо, но шутливо. — Вряд ли ты нас порадуешь, если начнешь реветь.

Руби услышала, как везут тележку с обедом, для большинства пациентов под конец суматошного утра обед — это основное шоу, каждый прием пищи — это событие, и она знала, что Вики напевала под нос калипсо, даже если Руби не видела и не слышала ее, у нее в голове крутилась одна и та же мелодия с тех пор, как она в первый раз съездила в Тринидад увидеться с дедушкой, и все завидовали ей, потому что она ходила на пляжи и на карнавал, и Руби хотелось бы поехать туда в отпуск, но в этом году не получится, и то же самое она говорила прошлым летом, и калипсо играет у нее в голове, она идет, звеня тарелками и ножами, а собственный оркестр Вики подает на стол пасту, картофель, фасоль.

Руби снова посмотрела на Агги и мысленно пожелала ей победить, преодолеть рак и снова подумала о своей маме, она примерно того же возраста, что и Агги, и нигде здесь ее нет, ее нет среди здоровых людей, она представила свечи на день рождения и шляпки из салфеток, и ее мама проживет до ста лет, хотя она сама не понимает, по какому поводу ей приносили этот торт. Руби надеялась, что мама не будет жить так долго, что она вырвется и уплывет прочь, наверх и в небо, и там ее засосет струя теплого воздуха, и она будет летать вокруг глобуса, следуя за солнцем, возвращаться и улыбаться каждое утро в окно, с душой, свободной от болезни, которая сгноила ее мозг и активизировала всю эту озлобленность, сделала ее язык таким едким, хотя она всегда была такой мягкой, смяла ее личность и впустила внутрь монстров, расстроила ее память, и Агги здорово все это придумала — взять и улететь вместе с ветром.