– Да лучше бы так. Рассказал бы, но боюсь за тебя.

– Правильно. Меньше знаю – меньше пью. Но заинтригова-а-а-а-л… Хотя бы намекни.

– Не могу, честное слово.

Розовый Фламинго прониклась-таки моим настроением. Полежали молча, обдумывая ситуацию.

– Если речь идет о чём-то важном для тебя – делай, как некогда старообрядцы: беги на свой Керженец, – она первой решила нарушить тягостную обоим тишину.

Я замер, услышав очень важное и своевременное слово. Конечно! Как же я сам-то до этого не додумался!

– Фламинго, ты даже не представляешь, какая ты умница! – я навис над ней и, тыкаясь губами куда попало, стал покрывать поцелуями лицо, шею, грудь…

– Ну, допустим, кое о чём и без вашего, мальчик, бестолкового признания догадывалась, – она вернулась к ироничному восприятию действительности. – Так… Всё… прекращай эти дурацкие чмоканья! Если уж я заслуживаю благодарности, то налей-ка вина. А потом можете приступать к поцелуям. Но, заметьте, вдохновенным и страстным.

Я ринулся на кухню за «Ламбруско».

Керженец – река в Нижегородской области, где ставили свои первые скиты старообрядцы, хоронившиеся в глуши во времена церковного раскола и давшие название всем раскольникам – кержаки. После разгрома керженских скитов в начале восемнадцатого века староверы двинулись на восток – Урал, Сибирь, вплоть до Алтая. В моих краях они стали одними из первых русских поселенцев и до сих пор кое-где в деревнях сохранили приверженность вере предков.

Мне не раз доводилось писать о староверах. С одним из них, Ульяном Евтифеевичем, сошёлся особенно близко. Он любил потчевать меня хариусом, жаренным до хрустящей корочки, и медовухой, а то и ставил на стол фарфоровый чайничек, вместо заварки наполненный золотистой, настоянной на калгане самогонкой. Сам не употреблял, но угощал с видимым удовольствием, получая взамен похожие на правду новости района. Подробно расспрашивал о моих поездках на Северный Кавказ, в Крым, Украину, Белоруссию, о тамошнем житье-бытье. В нём не было замкнутости, свойственной многим его единоверцам. Тем неожиданней было узнать, что они с супругой Валентиной Семёновной, несмотря на преклонный возраст, решили податься в раскольничью деревню далеко в Сибирь.

– Многие из наших туда в последние годы перебрались, – сказал бородатый старик. – Детей-внуков нам со старухой Господь не дал, так что ничего на Урале не держит.

А уже прощаясь, сунув банку мёда и отведя руку с деньгами, добавил:

– Рад был знакомству с вами. В таких случаях принято говорить: «Бог даст, свидимся». Профессия ваша такая, что всякое может быть. Если что – приезжайте, деревня Раскатиха Красноярского края.

Ну вот, Ульян Евтифеевич, может, и доведётся повидаться. В этой-то Раскатихе меня точно никто искать не додумается.

22 августа 2017 года

Я проснулся около полудня. Определив для себя план дальнейших действий, впервые за несколько дней чувствовал под ногами твёрдую почву.

– Никак завтрак в постель? – подала голос птаха, после того как почувствовала запах кофе и яичницы. А когда повернулась и увидела меня одетым, не удержалась ещё от одного вопроса:

– Это, значит, в качестве прощального привета? Получается, снова поматросил и бросил?

– Так быстро ты от меня не отделаешься, – рассмеялся я. – Просто образовались кое-какие срочные дела, да и для обеда надо что-то прикупить.

– И ещё кто-то вчера в темноте сводить бедную девушку обещал на фильм…

Нет, всё-таки женский синтаксис – это нечто! Обратный, а то и абсолютно сумбурный порядок слов.

– Всё будет! – пообещал я и, ещё раз чмокнув птичку в плечо, устремился в прихожую.

Перво-наперво позвонил другу детства, Косте Новику. Номер его сотового я помнил наизусть, благодаря тому что цифры в точности повторяли дату рождения сестры.

Пока мы были школьниками, пересекались по спорту, после – в «лихие» 90-е. Пару раз даже что-то вместе купили-продали. Вынырнули из межвременья целы и невредимы, хотя оба с судимостями – моя была условной, ему пару лет пришлось обитать в колонии-поселении. Потом на долгие годы разошлись и потеряли друг друга из вида. Меня судьба привела в журналистику, он купил фуру и с великим удовольствием колесил по стране.

Как-то пересеклись с Новиком, разговорились. Он увлекательно рассказывал о жизни дальнобойщика – характеристики местности, персонажи. Я даже напросился пассажиром к Костяну в один из рейсов, чтобы написать о жизни на колёсах.

– Никак надумал окреститься в дальнобойщики? – Костян сразу после приветствия решил явить свою проницательность.

– Ты прям Нострадамус! Только вот какое дело: мне бы в сторону Сибири прокатиться. Напитаюсь видами, напишу про вашу работу.

– Понятно… Тебя интересует вся Сибирь или что-то конкретное?

– Красноярск.

Костя помолчал пару секунд.

– Вот ты мне сам, Чемодан, поведай, почему одним – всё в масть, а другим – мимо лузы летит?

– Не понял?

– Ну вот приспичило одному чуваку в Сибирь – при этом ни поездом, ни самолётом, уж не знаю почему, могу лишь догадаться… Так вот – он названивает корешу, о котором и думать забыл, и оказывается, что тот как раз туда и собрался рулить. Это как? Не припомню, чтобы, например, мне так фартило.

– Костя-я-я-я-н!

– Ладно, ладно… Обойдёмся без соплей. Короче, подкину тебя только до Новосиба, это тысяча восемьсот вёрст, остальные шестьсот до Краса уж сам. Выдвигаюсь завтра вечером. Позвони ближе к обеду. Сориентирую, где и когда заберу.

Я даже немного растрогался. Новик – тёртый калач, сразу понял, что я в бегах, – и тем не менее не соскочил с темы. А ведь вполне мог бы отнекаться и соврать что-нибудь. Тем более что он-то лучше многих знал, чем могут обернуться неприятности с законом.

Приободрённый таким раскладом, я отправился за покупками. Следовало снарядиться в дорогу да и просто сменить свой пижонистый прикид на тот, что не будет кидаться в глаза ни в кабине грузовика, ни в сибирской глухомани. Мотнувшись на метро до Уралмаша, я быстро нашёл то, что требовалось. Магазин с говорящим названием «Шаром-даром» торговал киргизским и китайским ширпотребом. Вскоре утроба спортивной сумки заполнилась ветровкой защитного цвета, джинсами, похожими на штаны от рабочей спецовки, аляповатыми футболками, джемпером немаркой расцветки и кроссовками. От вещей исходил стойкий запах синтетики.

Оставалось ещё подстричься. На дорожку – не на дорожку, а кто его знает, когда ещё в приличной парикмахерской побывать придётся. Очереди не наблюдалось, и, похоже, заскучавший без дела мастер живо принялась делать «покороче».

Мужская стрижка по прейскуранту стоила 300 рублей. «Меня подстригут за 250», – сразу же подумалось мне. Глядя на себя в зеркало, стал рассуждать, почему мне вдруг пришла такая мысль. Ход мыслей был такой: «В портмоне у меня из мелких только две сотни и полтинник. Я дам ей