тысячу. Судя по тому, что наплыва клиентов не наблюдается, будет проблема со сдачей. Попробует разменять у торговца зеленью у входа, получит отказ. Придётся соглашаться на то, что у меня есть, а это 250 рублей».

Парикмахер обдула феном голову, для верности прошлась, обмахивая, салфеткой, сняла накидку и озвучила:

– С вас триста рублей.

– Спасибо, – я протянул тысячную купюру, а дальше… дальше всё произошло так, как я предвидел.

Ничего подобного за собой прежде не замечал. Что-то подобное, конечно, могло в голове «тюкнуть», и наверняка «тюкало», но чтобы так явно, да ещё и с анализом ещё не свершившегося… Не-е-ет… Со мной явно происходило что-то. «Так ещё и шаманом станешь», – сказал я сам себе – с иронией, словно опасаясь всерьёз воспринять эту мысль.

– Есть предложение перед киносеансом отужинать в ресторане. Возражения есть? Тогда одевайся, – поприветствовал я Фламинго.

– Не имею. Слушай, ты какой-то весь подозрительно возбуждённый. Водочки никак где-то накатил? А это что, приданое?

Мы оба задавали вопросы, не особо нуждаясь в ответах.

Я прошёл на кухню.

– А ты никому не сообщала о моём воскрешении в твоей жизни? – аккуратно спросил я птаху, заваривая чай.

Ей говорить на повышенных тонах о столь интимном, видимо, не хотелось, поэтому она явилась для объяснений лично – в тёмной юбке и белом бюстгальтере без бретелек.

– Про возращение блудного орнитолога похвасталась Ирке, – по-своему истолковала этот взгляд Розовый Фламинго, но тут же поправилась: – Не удержалась. Что-то не так?

– Всё так, ступай… от греха подальше.

Конечно, разболтала Ирке-бухгалтеру, с которой они, как я понял, всегда обсуждали своих любовников. Меня сразу накрыла тревога.

– Ты лично с ней говорила или по телефону? – голос охрип почти до шёпота.

– По телефону, конечно! – Фламинго вновь возникла в проёме двери, но уже одетая в белую батистовую блузку с длинным рукавом и кружевом на вороте и манжетах – легким, как оперение.

– Ты самая привлекательная птаха на свете!

Она рассмеялась от удовольствия, подняла руки и сделала пируэт. Сейчас взмахнёт руками-крыльями и полетит – и вдруг мне захотелось схватить её, такую хрупкую, удержать и защитить от всех невзгод… Тогда я не придал этому душевному порыву значения.

– Колючий какой! – отстранилось грациозное пернатое. – Побрейся! А то поранишь, поцарапаешь пташку. Да и вообще, я девушка приличная, тебе придётся соответствовать. А я пока мусор вынесу.

– Так потом, по пути, и вынесем.

– Сам знаешь, что никакого «по пути» нет, крюк делать придётся. Брейся и выходи, я буду ждать на улице. И захвати мой синий жакет в прихожей, а то вечерами уже прохладно.

Площадка с мусорными контейнерами действительно была не по пути – находилась в соседнем дворе, и чтобы туда попасть, надо было обогнуть расположенную во фронт шестиподъездную пятиэтажку.

Насвистывая, я вышел во двор, бережно повесив жакетик на предплечье. Только Фламинго у подъезда не было.

Я решил пойти ей навстречу. В сумерках меня сопровождала звенящая тишина – район как будто вымер в воскресное время. Я направился к контейнерам – и увидел Фламинго у ограды. Она лежала на спине, прижимая к груди левую руку. Я быстро подбежал. Блузка, рука – всё было залито кровью. В полутьме жидкость казалась черной. Отодвинул её слабую кисть – кровь из раны хлынула с утроенной силой. Пришлось срочно зажать рану жакетом.

Нащупал пульс – он бился еле-еле – и только взялся набирать экстренный номер, чтобы вызвать «скорую», птичка открыла глаза.

– Орнитолог…

– Что случилось?!

– Не знаю… Кто-то меня просто ударил… Скажи, как там дальше… про Александру Петровну?

– Какую?

– Ну, ту… из стихотворения…

– Нашла время! Не помню. Молчи, тебе нельзя разговаривать.

– Скажи…

Двинут в берег огромные брёвна

с грозной песней плотовщики.

Я умру, Александра Петровна,

у твоей побледневшей щеки.

Я осторожно опустил голову Розового Фламинго на траву, достал телефон, набрал 112, наспех объяснив место и причину вызова. Потом просунул ладонь под затылок, чтобы слова о том, что всё будет хорошо, звучали убедительно. Но этого не потребовалось. Голова улеглась в ладонь безвольно, словно дынька, снятая с чаши весов.

На ватных ногах я направился к дороге, чтобы встретить ставшую уже ненужной «скорую». И вдруг в ногах что-то звякнуло. Я замер не столько он неожиданности, сколько от знакомого звука. Подобрав металлический шарик, я навёл на него свет экрана телефона. И когда опасения мои подтвердились, развернулся и ринулся бежать.

– Вон, вон! Тот тип побежал, что бабу грохнул! – завопил женский голос.

Заскочив обратно в квартиру Фламинго, я быстро вытер носовым платком предметы, за которые мог браться, схватил свои сумки и выскочил на улицу.

В темпе стайера-ветерана я пересёк Комсомольскую улицу, свернул на Софьи Ковалевской, там нырнул в Дендрологический сад.

На остановке залез в первый же подоспевший автобус, который шёл в центр. К тому времени, как он добрался туда, я немного оклемался. Вышел у «Рубина» и завалился в один из ресторанчиков Мытного двора.

Только здесь, заказав и тут же ополовинив бутылку минералки и сделав два больших глотка американо, я разжал кулак, в котором всё это время стискивал находку.

Так и есть, не померещилось: вокруг ушка, за которое мой прадед – ямщик Василий Иванович Кириллов – крепил этот бубенец под дугой тройки, виднелись знакомые прописные буквы: «ЗАВ. П. ЧЕРНИГИНА С. ПУРЕХЪ НИЖ. ГУБ.». Кроме знакомой выбоины, завальцевавшей почти полностью «ять», на дужке имелся фирменный знак прадеда – выбитая зубилом крест на крест метка «Х».

В сущности, это был не представляющий особой ценности для коллекционеров, особенно в связи с неважной сохранностью, серийный экземпляр. От тысяч подобных бубенцов его отличало только то, что этот определённо был моим.

Я точно помнил, что накануне нашего с Львом Николаевичем знакомства мы, выпив лишнего с коллегами, горланили «Три белых коня», и фотокор Лукин, войдя в образ, тряс бубенцом в припевах на манер маракаса. А во время приборки я нашёл его закатившимся за кресло. После гостил москвич да заглядывал Голый с Колей-Васей.

Кто из них рылся в моих вещах, сейчас особенного значения не имело. Важнее было другое – бубенец стал уликой (наверняка, с моими пальчиками), подброшенной на место убийства.

И всё это провернули, скорее всего, для того, чтобы закрыть меня. Срок за убийство – немалый. Хороший предмет торга за инфу о местонахождении рук Венеры Милосской.

Главная беда заключалась в том, что никакой информации у меня не было. Что бы я сказал, случись им меня схватить? Что был на Липовой, что гора меня водила по склонам, как лунатика, и подкинула