– Помню, как впервой увидал Бент. Мы с ребятами с Грин-ривер пришли из Сауз-Парк лет пятнадцать тому. Я глазам своим не поверил – мне все казалось, щас выйдет великан и заревет: «Фи-фай-фо!» Даже представить не мог, что его разрушат.

– Тоскливо нам будет без Большого Приюта.

– Тоскливо? Что ты мелешь, осел? Кто ж тоскует по месту? Тосковать по народу надо.

Последовала долгая пауза.

– Может, оно и так. Но кто ж не знал, что если тебе надоело добывать бобра на Паудере или торчать в деревне черноногих или тетонов, стоит только захотеть – и ты придешь к этим воротам, увидишь, как Сент-Врен с Максвеллом смеются на веранде, покуривая свои сигары, и как Маленький Белый Человек собственной персоной сидит у себя на складе, пересчитывая шкурки, словно скряга. Или как старина Билл лается с кузнецом.

– Или отведать тыквенного пирожка, приготовленного Черной Сью, а?

– Это точно. Эти парни могли бизона целиком заглотить, с хвостом и рогами, но все равно оставляли местечко для ее пирога.

– Вот я про то и твержу: не в месте дело, а в народе. Ну и в пироге, может статься. Но вообще-то, народ и сейчас здесь, правда ведь?

– Ясное дело. Вот только никогда им уже не прийти в Бент, потому как его нету больше. И они, наверно… уже не будут такими, как раньше, без Бента-то?

– Еще как будут, дурень! Какими были, такими и останутся, до самой могилы. Куда ж еще дальше?

– Может, и остались, – продолжал упираться Платон из прерий, – кабы Большой Приют стоял где был. Но теперь его нет, и скоро никто и не вспомнит о нем. Многие помнят сейчас старые местечки на Грин или Бигхорне, где прежде останавливались по пути на Санти-Фи?

– Ну, я-то помню! И что в них такого?

– Ничего, окромя того, что их больше нет. И наши старожилы скучают по ним. Вот я про что.

– Ты бы еще по старым ценам на бобра заскучал!

– А почему бы и нет? С тридцать шестого так и падают.

Все засмеялись.

– Я скучаю по всему, что переменилось. Похоже, скоро и пятидесяти миль не пройдешь, чтоб не наткнуться на какого-нибудь путешественника или эмигранта. Но отчего у меня по-настоящему щемит вот тут, – он постучал себя по груди, – так это от того, что Большого Приюта нет больше. Ни места, ни народа. Он ведь был для нас, ну… как дом, ей-богу.

– Дом, тоже мне! Твой дом был в Кентукки, пока ты не подхватился и не подался в бега! С тех пор дом твой там, где найдется добрая скво да жаркий огонь в очаге!

– Вот о том-то я и талдычил, затевая разговор про Бент! – заявляет спорщик. – К тому и клонил! Вот почему мне так грустно видеть тут все в разрухе!

– Ну и мне тоже. Но послушать тебя, так лучше бы Большой Приют никогда и не строили вообще.

– Ага! Разве не видишь? Ну, когда нечего помнить, то и забывать тоже нечего!

Когда наш усиленный караван отправился из Тимпа к далеких горам, трава уже начала жухнуть. Жаль только, что наши инвалиды, досыта вкусив целебных свойств природы Дикого Запада, повернули от Бента обратно. И зря – во всем мире не найти воздуха более живительного, чем в Нью-Мексико. Мы ехали через прерию, усыпанную цветами, и так мило было лежать в дилижансе и наблюдать, как девушки со смехом порхают среди них, будто муслиновые бабочки, и набирают целые охапки, наполняющие экипаж благоуханием. Даже когда мы начали взбираться на скалистые, поросшие лесом горы на пути к проходу Ратон, и продвижение замедлилось, местность, с ее извилистыми зелеными долинами, оставалась живописной. Сейчас там, наверное, идет отличная дорога, но в наше время это была только едва различимая колея, а пару раз фургоны приходилось с трудом перетаскивать через каменные россыпи.

Потом вплоть до самого подножия гор Сангре-де-Кристо опять пошла прерия, и поскольку до недавних пор это была мексиканская территория, в небольших поселениях нам чаще встречались оливковые, нежели белые, лица, а неотделимая от даго[92] общая атмосфера немытой неги стала превалировать на сцене. От тропы начали уходить ответвления, и встречи с другими караванами сделались привычными. У Фургонного Кургана, в обширной, поросшей травой седловине, в окружении деревьев, мы обнаружили более трехсот экипажей, часть из которых прибыла по Симарронской тропе, доставив среди прочих исхудавшего, со впалыми щеками, но лаконичного как всегда, Вуттона. Через неделю после нашего отбытия он заставил себя забраться в седло и поехать следом, но дружественные индейцы сбили его с толку, сообщив, что весь наш караван в надежде срезать дорогу переправился через реку. Дядя Дик поспешил далее, чтобы совершить ужасное открытие: наши дезертиры, как и следовало ожидать, сбились с пути и после отчаянной свары между собой разделились на две части. Вуттон нашел одну из них и благополучно довел людей, едва не погибших от голода, до реки Канейдиан. Другой партии, включавшей Скейта и большинство «питтсбургских пиратов», повезло меньше.

– Апачи подкараулили их на Симарроне, – прокомментировал Вуттон. – Охотники на бизонов видели их: фургоны все сожжены, люди перебиты.

Происшествие позволяло живо представить, что ждет нас за горами, но потребовались бы, наверное, все индейцы Америки, чтобы остановить тот поток повозок и иммигрантов, что собрался под Фургонным Курганом. Процессия казалась бесконечной, а у Лас-Вегаса[93] в нее влились караваны, все лето пробиравшиеся по южным прериям из форта Смит. По мере того как мы катились по равнине, поросшей кустарником, деревьями и карликовыми кедрами, торчащими из жирной красной земли, настроение царило приподнятое, а одним прекрасным вечером поднялись всеобщий крик и ликование – на горизонте обрисовались конические вершины. «Санти-Фи! Санти-Фи!» – прокатилось вдоль всей линии. И в самом деле, миновав поросшие кустарником высокие конусы холмов, мы оказались на краю обширной равнины, у границы которой притулился небольшой городок – самый первый в западной Америке, построенный еще конкистадорами, спаси Господь их души. В мире немало городов крупнее, красивее и богаче, но вряд ли среди них нашелся бы такой, которому эти измученные люди обрадовались бы сильнее.

По совету Вуттона мы встали лагерем рядом с военным фортом, на склоне, расположенном к северу от города. В тот вечер мы со Сьюзи решили хорошенько прогуляться по месту, ибо здесь нас ждала длительная остановка перед последним броском к побережью.

Это напоминало Калькутту в ярмарочную неделю. Городишко сам по себе был крохотным и состоял из нескольких домов необожженного кирпича да пары приличных зданий с внутренним двориком. Все они теснились вокруг прекрасной площади-плазы, на которой располагались губернаторский дворец – длинное низкое здание с колоннами, – резиденция епископа и дюжина магазинов и посадас[94]. Но чтобы добраться до них, вам пришлось бы продраться сквозь настоящие дебри из фургонов, лачуг и хижин, и проходы между ними, равно как улицы самого города, буквально кишели людьми. Нам сказали, что число коренных жителей города не превышало тысячи человек, но тогда, на исходе сорок девятого, население Санта-Фе выросло раз в десять. По большей части это были эмигранты, которые по той или иной причине вынуждены были задержаться в городе, зачастую даже не имея понятия, как им удастся из него выбраться.