а фасадом он прямо у тротуара. Никакой приватности. С одной стороны хорошо: в «Америку» может зайти всякий прохожий, способный потратиться на чашку кофию и маленькую плошку рахат-лукума, с другой — повадился кто-то пакостить. То стену помоями обольет, то напишет краскою нехорошее слово. Теоретически за порядком должен надзирать будочник, но от Сорокинская улица коротенькая, и будочник здесь не положен. Вот и пакостят.

Не успел я спуститься, как слышу — кто-то орет, а Мустафа ругает его нехорошими турецкими словами.

Все-таки спустился.

Мустафа стоит с кнутом в руках, а у ног валяется парнишка.

— Он, шайтан, хотел нам витрину разбить, — сказал Мустафа.

— Я не хотел, дяденька, я не хотел! Я только посмотреть!

— Кто подослал? — спросил я.

— Никто, я сам! Я сам, посмотреть только.

— Ага, ага, в два часа пополуночи. Мустафа, поговори с ним по-свойски.

И Мустафа утащил добычу во двор. А будочник так и не явился. Город большой, будочников мало. Если на Невском их много, и у зданий министерств и департаментов тоже изрядно, то отойди в сторону — уже хуже. Хотя сам виноват. Нужно круглосуточных привратников держать. Или организовать охранную фирму и взимать с обывателей плату за защиту? Не время.

Утром я спросил Мустафу, что он узнал.

— Купец, что снимал первый этаж, подослал паренька побить нам окна. А тот заробел немного. Непривычный он к этому. Нужно бы помочь пареньку. Пропадет он здесь. Хозяин со свету сживет.

— А родители есть?

— Родители-то есть, но лучше бы и не было.

— Ну, ладно. Отправим его… Отправим его к Макаренке. Пусть человеком сделает. Фотоаппараты научит собирать, или ещё что.

И я отправил его к Макаренко. По квоте.

Вот я о Пушкине думаю, а ведь зависть и злоба — она везде. Нет, верно, человека, которому не завидуют, которому не делают пакостей, а могли бы безнаказанно убить — то и убили бы. Не все, не все такие, но много ли нужно? Достаточно ведь и одного.

Следует предупредить, исправить, указать истинный путь.

И мы поехали на Литейный. Исправлять и наставлять.

Лавку Савела Никодимовича нашли сразу. Так себе лавка. Бакалейная. Ну, настоящему купцы можно торговать чем угодно, законы коммерции позволяют, зная принципы, продавать хоть гвозди, хоть грузди.

Мы вошли, Мустафа первый, а я за ним. Савел Никодимович стоял за прилавком: как справный купец, он не чурался повседневной работы и становился рядом с приказчиками. Оно и порядка больше, и учета. И господам почтение, если сам хозяин им служит. Чувствуют себя значимее.

Он узнал Мустафу, и поскучнел. Узнал меня, и повеселел.

— Чего угодно господам?

Мустафа посмотрел на меня, потом на купца и пару дюжих приказчиков.

Кто-то сунулся в дверь.

— Нельзя! Врачебная инспекция! В лавке холерная зараза! — закричал Мустафа, и посетитель вылетел пробкой.

— Какая такая зараза? — удивился купец. — Шутить изволите? Не прежние времена! Вот я вам…

— Савел, молчи и слушай. Ты зачем паренька подослал?

— Не знаю никакого паренька. Парни, выпроводите господина, он пьян!

Но Мустафа выхватил саблю, и раз-раз!

Приказчики, по моде того времени, носили длинные усы. Мустафа в секунду сделал их коротенькими. И приказчики остановились.

— Так вот, Савел, я на тебя накладываю заклятие.

— Точно пьян, господин хороший. Сказки детишкам рассказывайте, и турка своего уберите, ничего он мне не сделает!

— Храбрый — хорошо, а умный лучше. Слушай, Савел: за твою злобу, за твои попытки мне вредить будешь смердеть, аки труп! Заклинаю! — и я коснулся его руки безыгольным иньектором. Пшик, он и не почувствовал ничего, только посмотрел на руку.

— Что за ерунда?

— Увидишь. Идём, Мустафа.

Выйдя на улицу, мы натолкнулись на покупателя, что в сомнении смотрел на лавку.

— Так что там насчет холеры?

— Холеры нет. А купец испортился. Протух.

И мы пошли по улице. Решили прогуляться. Это полезно — гулять в зимний день по городу. Снежок, чисто, и дворники суетятся, убирают конские яблоки.

Савел Никодимович над нами посмеётся, вечером расскажет другим купцам про недотепу-бразильянца, который пугать пугает, а сделать ничего не может. Заклятие, подумать только.

А завтра он начнет пованивать. Вирусы размножатся, и потовые железы начнут продуцировать ви-фактор. А сальные — зи-фактор. Сначала немножко, а потом больше и больше. Через неделю запах будет стоять такой, что в лавку войти никто не сможет. И в доме ни супруга не подойдет, ни дети — вонища будет знатной. Как падаль на солнце смердит, так и он будет. Ни баня не поможет, ни обтирания одеколоном. То есть на минутку станет легче, но только на минутку. Одежда пропахнет, обстановка…

И приятели поймут, что заклятие, оно того… работает! И приказчики поймут, а через них весь простой люд.

И на улицу Сорокинскую никто с плохими намерениями не пойдёт.

Нетравматичное оружие. Гуманное. Разработано в две тысячи тридцать первом году. Запрещено в две тысячи сороковом.

А купец, что купец… Переменит дюжину докторов, поставит сотню свечей, потом придёт с повинной, и я его прощу.

Добрый я.

Добрый.

Глава 16

7 ноября 1836 года, суббота

Время иллюзий

По случаю отъезда Давыдова прощальный обед устроили в «Америке». Заказали всякого-разного у Палкина — вместе с обслугой! — и милости просим, господа приглашенные!

И они пришли, числом двенадцать. Лучшие из лучших. Избранные.

Как водится, звучали здравицы, шампанское лилось если не рекой, то ручейком, а потом общество разделилось на мобильные группки по интересам, перемещающиеся по залам, разглядывающие бизонов в прериях, аллигаторов в реках и кондоров в небесах.

Селифан, слегка загримированный, играл чардаши и польки в обличии Виннету в перьях. Аккордеон пришёлся ему по душе, и немало людей ходили в кофейню послушать вождя индейского племени. Да и сейчас господа литераторы спрашивали, привез ли я этого индейца из Бразилии, или выписал откуда-то ещё. Я отвечал, что откуда-то ещё, но откуда — не говорил. Коммерческая тайна! Другого такого в России не сыщешь!

— Хорошие у вас свечи, — завел научный разговор Греч. — Светят ровно, и не чувствуется никакой копоти.

— Её и нет, копоти, поскольку это не свечи, а гнилушки, приготовленные древним китайским способом для императорских дворцов.

— Как удачно! И, верно, большая выгода получается?

— Мне обошлись куда дороже свечей обыкновенных. Где мы, а где Китай.

Светильники-фонарики, в которых прятались свечи, находились высоко, и поди, проверь, гнилушки там, или что другое.

— Китай — великая в прошлом держава, — согласился Греч. — Порох, бумага, компас, книгопечатание… Но сейчас он спит.

— И пусть спит. Не будите спящего китайца, дайте китайцу немного поспать. Кстати, в вашем репортаже о вчерашнем