Он был влюблен, и любовь оказалась такой, какой ее описывали поэты в стихах, художники в картинах, композиторы в музыке.

Невероятно, что ему пришлось дожить чуть ли не до тридцати пяти лет, чтобы испытать подобные чувства, и влюбиться за одну ночь, тогда, когда он пытался найти развлечение на неделю-другую в самом фривольном городе мира.

— Что же мне делать? Господи Боже, что же мне делать? — вслух проговорил герцог.

Он слышал, как эхо повторяет за ним вопрос, но ответа так и не услышал.

Два часа спустя герцог поднимался по лестнице к себе в спальню.

Войдя, он обнаружил, что усталый лакей дожидается его, и, раздевшись и отпустив лакея,* герцог, вместо того чтобы лечь спать, в раздумье остановился у окна.

Дверь в комнату Уны находилась всего в нескольких шагах от него, но герцог знал, что не откроет ее.

За прошедшие два часа, думая о ней, герцог твердо понял одно: он не может соблазнить ее, а потом бросить. Его любовь была слишком велика. Она так нужна ему, так нужна, что все его существо изнывало без ее нежности и мягкости.

Но из-за того что он любит ее, он не может погубить такую нежную, законченную, совершенную красоту.

— Завтра я найду решение — что же мне с ней делать, — решил он, — но я не должен прикасаться к ней снова. Если я коснусь ее, ничто уже не сможет остановить меня — я соблазню ее.

Все лучшее в герцоге, что было подавлено годами безделья и поисков удовольствий, было снова вызвано к жизни любовью, которая оказалась сильнее желания — мощнее и прекраснее, чем любая физическая потребность.

Любя ее, он хотел сложить к ее ногам все, что есть прекрасного на земле, чтобы оно отразило все, что есть прекрасного в ней. Ничто грубое, отвратительное, жестокое не должно ее касаться; сюда же включалось и его плотское желание обладать ею.

Но между тем, что он думал, и тем, что чувствовал, была огромная пропасть. В его мыслях любовь была священна, но тело его болезненно желало Уну.

Внезапно он подумал, что, видно, настал и его черед войти в Гефсиманский сад — он стоит перед выбором, который рано или поздно встает перед любым мужчиной.

— Я думал, любовь означает счастье, — сказал он — но ведь это мука, пытка!

И только, казалось, его слова затихли в ночной темноте, как он услышал, что дверь за его спиной открылась.

Уна покинула салон в неописуемом восторге.

Добравшись до своего приюта — спальни, она подумала — что бы ни случилось в будущем, ей будет что вспомнить — нечто столь прекрасное, столь удивительное, что никогда ничего подобного с ней уже не произойдет, сколько бы она ни прожила.

Теперь она понимала — с первых минут по отношению к герцогу она ощущала любовь. Лишь потому, что она совсем не знала мужчин, да и самое себя тоже, она не осознавала, что то, что она чувствовала, и то, что происходило, когда они смотрели друг другу в глаза, и было любовью, которая, она всегда была уверена, рано или поздно встретит ее.

Любовь пришла к ней в блеске и сиянии, которое казалось божественным.

Ей хотелось оставаться в объятиях герцога, хотелось, чтобы он продолжал ее целовать, но, будучи особенно чувствительной во всем, что касалось него, она подумала, что тогда ему было бы трудно покинуть ее.

Она понимала, что он должен выполнять свой долг и принять назначение на пост вице-короля Ирландии. Она была не настолько глупа, чтобы не понимать — он не сможет занимать такой важный пост и в то же время сохранять существующие между ними отношения.

Быть с ним было подобно тому, чтобы быть в раю, но она понимала, что находиться в доме герцога одной, без компаньонки, она не должна. Хотя ей казалось, что в этом нет ничего плохого.

Честно говоря, ей сейчас не хотелось думать ни о чем, ей казалось, что ничто не может быть истолковано превратно с тех пор, как герцог увез ее из «Мулен Руж». Его дом, как и он сам, был словно озарен красотой, напоминавшей Уие о матери и о той атмосфере, которая царила в их в домике в пригороде Парижа.

Но она хорошо знала, что бы подумали родители девочек, с которыми она училась в монастырской школе, если бы кто-нибудь из их дочерей вдруг повел бы себя подобным образом.

Она спрашивала себя беспомощно, что же ей было делать, и понимала, что такая жизнь долго не продлится.

Но Уна сейчас думала не о себе, а о герцоге.

Как вице-король Ирландии он будет представлять королеву, а Ее Величество всегда олицетворяла респектабельность и следование традициям. А в эти понятия не входила молодая девушка, у которой нет ни дома, ни денег.

«Что мне делать? Мама, скажи… что же мне делать?» — просила Уна.

Но впервые ее молитва не была отчаянной мольбой о помощи — поцелуй герцога заставил ее сердце танцевать; ей казалось, что весь мир озарен небесным светом.

Она медленно разделась и легла в постель.

В постели она спросила себя, почему бы ей было не побыть с герцогом немножечко подольше, тогда бы он, наверное, поцеловал бы ее еще раз.

«Завтра он оставит меня и вернется в Лондон», — решила она.

Она спрятала лицо в подушку, потому что думать о расставании с ним было невыносимо.

«Я люблю, люблю, люблю его!» — твердила она.

Потом она решила, что будет лежать тихо, чтобы услышать, как он поднимется по ступенькам и войдет в свою спальню, которая располагалась рядом с ее комнатой.

Она знала, что между двумя комнатами была дверь, по для нее эго ничего не значило, разве только то, что он был близко и она чувствовала себя в полной безопасности.

Она знала, что стоит ей только услышать его шаги, и она снова почувствует себя так же, как тогда, когда он держал ее в объятиях, и ей не о чем больше будет беспокоиться.

Чтобы не уснуть, она оставила гореть одну свечу у изголовья и стала вспоминать все, что случилось с ней сегодня вечером: их обед в «Гран Вефур», слова, которые они говорили друг другу, прогулка в открытом экипаже, фонари на площади Согласия, мерцающее серебро Сены.

Все это напоминало волшебную сказку, только на этот раз у сказки не будет счастливого конца.

И все же она была счастлива, вспоминая его слова, его губы на своих губах, силу его рук, близость его тела.

«Всю жизнь я буду молиться о нем, — поклялась себе Уна, — молиться, чтобы он мог помогать другим людям так же, как… как он помог мне; чтобы народ Ирландии процветал, благодаря его блестящему уму и щедрому сердцу.

Думая о герцоге, она, должно быть, задремала, и ей показалось, ito ее голова лежит у него на плече, как тогда, когда они ехали в карете, крепко прижавшись друг у другу.

Вдруг она обнаружила, что уже не дремлет, а проснулась, и увидела, что дверь ее комнаты открылась.