ни семьи, ни дома, ни Родины, всё испоганили, осквернили, уничтожили чужеземцы. Уезжал — гордо стоял стольный город-страж, первенствующий в своей земле. А приехал… Что от всего этого осталось? Только ветер и тьма, да обгорелые остовы деревянных строений стоят скелетами, да чёрный падальщик-ворон хрипло каркает над окоченевшими трупами. Не осталось и следа былой красоты.

Покидая город, степняки подожгли, то, что ещё могло гореть. Несколько дней Рязань цвела огнём, полыхая то красным языком, то чёрным, и некому было потушить этот пожар. В этом огне и истаял сказочный город, обратясь в груды рдеющего уголья. Те немногие, кому посчастливилось уцелеть, попрятались в лесных чащобах, затаясь там до времени, пока враг не уйдёт. И поэтому когда колючий зимний ветер сам успокоил пламя, то оказалось, что на том месте, где стоял цветущий город, осталось лишь черное пепелище. Теперь хозяином здесь был только ветер. Он один гостил на омертвевших улицах и площадях Рязани. Тихо ворошил он холодный пепел и пел свои тихие-заунывные песни мёртвым, укрывая их снежным саваном.

Всё, к чему бы степной хан Батый ни прикасался, всё, на что ни обращал свой хищный и жадный взор, всё превращалось в руины, запорошенные белым снегом.

Коловрат внимательно смотрел по сторонам, точно силился узнать что-то или найти — и никак не мог, или узнавал — и поражался, не веря, что такое вообще возможно. Все вдруг объединилось в нем — и своя, и чужая боль. А на душе все черными тучами заволокло. Глаза его повлажнели, руки у него дрожали. Горе, страшное горе придавило его к земле, но не согнуло, не убило. Теперь не к богу взывали его мысли, а к ненависти.

«Ваша кровь не останется неотмщённой!» — про себя рычал он, никогда иначе не успокоиться его душе.

Долго Евпатий бродил меж руин в поисках живых, но не нашёл никого. Город был пуст, как будто покинут всеми: и людьми и призраками, одни собаки обитали в оставленных людьми жилищах. Жутко озлился Евпатий на врага. Был он из той категории людей, кто не оставляет оскорбление безнаказанным. С этого момента месть сделалась главной задачей его жизни.

— Плохо хан меня знает, если думает, что злодеяние сойдет ему с рук. И в могиле глубокой не скроется он от моего праведного гнева!

Готов боярин был броситься по бездорожью в погоню за огромным монгольским войском, которое сытой чёрной змеёй уползало от Рязани, чтобы уничтожить то, что ещё не подверглось нападению. Однако по натуре был он человек весьма рассудительный и понимал, что одной дружины ему для такого дела будет мало, и стал он собирать своё войско.

В течение последующих нескольких дней Евпатий разыскал много беженцев из Рязани. Многие выжили только потому, что умели обращаться с оружием или обладали необходимыми знаниями местности. После взятия столицы они прятались по лесам. Были и те, кто стекался под его знамёна из окрестных мест. Им нужен был сильный и умелый предводитель, а Евпатий как раз и был именно таким человеком. Он завоевывал себе право на власть над людьми личной доблестью, умом, преданностью долгу. Опыта управления людьми у него было в достатке. Не раз Коловрат участвовал в битвах и походах, и битвы эти были суровыми.

Зная про то, шли к нему ратники, желающие покарать поганых, отомстить за поругание отчизны. Те из бойцов рязанских, кто уцелел в предыдущих сечах, мечтали вновь поквитаться с безжалостным врагом. И собирались. И приходили. На конях, в оружии и с припасом, имея достаточный запас сулиц и стрел, и топорщилась порой из их мешка вяленая полть или круг сыру. Много среди них было тех, кто умел решать свои проблемы самостоятельно, а зачастую и в одиночку. Каждому находилось применение по его способностям.

Так, капля по капле, человек по человеку и набралось у Евпатия целое войско.

«И собрал небольшую дружину — тысячу семьсот человек, которых Бог сохранил вне города».

Правда, такое количество собралось не сразу. Только в сказках такое бывает, что топнул ногой — по щучьему веленью, по моему хотенью, и набежали добры молодцы. В жизни всё иначе. На всё нужно время. Но даже тех, кого удалось собрать по первой поре, было достаточно, чтобы начать партизанскую войну, и Евпатий начал действовать, доставляя врагу большие неприятности.

Началось всё так.

Чтобы разобраться в обстановке, нужна была база, опорный пункт, укромное место, пусть даже на короткое время. И такое у Евпатия на примете имелось. Места там были на редкость глухие и тихие. Селенья если и встречались, то небольшие. Однако в первом же из них едва не стряслась беда.

Где-то по той дороге, что двигался его отряд, должна была стоять деревня, а от неё до места было рукой подать… Коловрат пришпорил коня. Вот тут он и увидел испуганного парнишку. Поравнявшись с отрядом, тот, чуть отдышавшись, пугливо придвинулся к богатырскому коню и принялся умолять всадника, заклиная Христом Богом, чтобы они завернули в деревню.

Он понизил голос:

— Степняки. Их отряд ворвался в нашу деревню… что находится на несколько вёрст дальше. Они грабят… убивают… жгут… насильничают. — Его голос задрожал. — Останови супостатов!

Озадаченный пламенной речью предводитель некоторое время, прищурившись, молча смотрел на подростка. Видимо, что-то прикидывая в уме. Тот переминался с ноги на ногу, чувствуя себя неудобно.

— Так вот почему до нас доносится запах гари, — пробормотал он себе под нос.

— Помогите, всех ведь перебьют, — в который раз затянул мальчишка, затравленно озираясь по сторонам. Могло показаться, что тот, кто вёл отряд, ещё сомневается, на самом же деле решение было уже принято. Глубокая морщина пролегла между его нахмуренных бровей, из-под которых сверкнули ледяные синие глаза, и ребенок, встретившись с ними взглядом, поразился их жестокому, ястребиному выражению.

В бездонных глубинах этих глаз начало разгораться странное пламя.

— Жизнь — за жизнь, — произнёс он твердым голосом привыкшего повелевать человека и тронул коня. Чувство мести моментально захватило его с головой, и он тут же ощутил, как к горлу подкатывает тяжёлая, густая волна ненависти, а кровь быстрее побежала по жилам. Хотя всаднику казалось, что им движет лишь желание спасти соотечественников от нависшей над ними опасности.

— А вы-то чьи будете? — поинтересовался мальчик на прощанье у предводителя. — Владимирские али черниговские?

— А тебе на что?

— За кого Господа Бога молить?

— Мы русские, — сказал Евпатий, — а служим князю Рязанскому.

Мальчик остался стоять у дороги, шмыгая носом и провожая взглядом так вовремя неведомо откуда взявшийся отряд и его широкоплечего вождя, уверенно ринувшегося в сторону