не ожидалось. Дадут людей, хорошо, а нет, так веди своих скорым маршем обратно, Родину защищать. Но миссия Ингваря затянулась.

Уж и из Рязани поступили тревожные вести о близкой осаде города, а князь всё тянул с отъездом.

Надо сказать, что Ингварь принадлежал к тому разряду князей, которые использовали всяческие обстоятельства для удовлетворения своих жизненных удовольствий.

Хорошо ему было сейчас в Чернигове, в тереме князя Михаила, спокойно. Удобная постель. Хорошая еда. Молчаливая, исполнительная прислуга. И не было никакого желания возвращаться в Рязань, которую обступили вражеские полчища, где ныне все зыбко, неверно, переменчиво… А здесь… Мерцающий свет лампады в изложне перед византийского письма иконами. Книги в обтянутых кожей твердых переплетах с медными, посеребренными застежками, да тихий потреск свечи. Так уходило время.

А за окном зверел мороз и жалобно выла метель, проносясь над заснеженной землей, словно мир уже исчез, погребенный белыми снегами. И когда князь пугливо взглядывал в холодную тьму, то там ничего нельзя было увидеть — обмерзшие слюдяные оконца почти не пропускали света.

А внизу, за стеной кипела жизнь, шумела дружина. Там шел пир, там звучали заздравные клики, там гремели песнями столы и вино разлилось рекою… Кубки и чары весело гуляли по кругу, а виночерпии сбивались с ног. И все его страхи на фоне этого безудержного веселья казались ему самому смешными.

Но вот вечер начался для князя не лучшим образом. Он терпеть не мог, чтобы его беспокоили во время трапезы. А тут… Только выпил князь чару и готов уже был взяться за другую, запивая мясную уху, заправленную домашними травами, где ложка стоит стоем в густом наваре. А после не торопясь перейти к запеченному в тесте окороку из домашней свиньи и под конец насладиться вялеными фруктами и греческими орехами, заботливой рукой освобожденными от скорлупы и сваренными в меду. Как вдруг послышался неясный шум, заухали половицы под тяжелыми шагами, дверь отворилась, и перед ним, без зова, заполнив собой весь дверной проем, предстал плечистый мужчина.

Князь отнял руку с ложкой ото рта и несколько секунд с изумлением смотрел на пришедшего.

«Началось! — досадуя, помыслил он. — Ежели этот на меня напустится, то дело дрянь».

Однако виду не подал, и вопреки мыслям тонкие губы князя в тщательно выбритой полукругом светлой бороде изобразили подобие улыбки.

Человек, посмевший несвоевременно побеспокоить своего князя, нарушив тем самым его одиночество, был рязанский боярин и воевода его дружины Евпатий Львович по прозванию Коловрат. Роста он был среднего, собою крепок, широк в плечах и с такими буграми мышц на бицепсах и бедрах, которым могли позавидовать другие мужчины. Одно слово, Микула Селянинович — Богатырь!..

Своё яркое прозвище боярин получил не от языческого знака, обозначающего солнцеворот, а за воинское умение биться сразу двумя мечами, создавая вокруг себя выжженное пространство, то бишь круг. Коло — по-славянски было — вращение, ну а врат — сие, значит, круг. Это был человек, который всё, за что бы ни брался, делал старательно и умело. Отсюда и прозвище.

— Прости, что оторвал от трапезы, князь! Я только что получил весть о том, что князь Юрий разбит, а монголы два дня как осадили Рязань, чаял скорее рассказать тебе об этом. Подымай дружину, князь! Надобно нам спешить назад, идём спасать Рязань!

При этих словах кровь отхлынула от лица князя, и улыбка медленно сползала с его физиономии, еда потеряла всякий вкус, и в животе у него стало холодно, как в погребе. Неуютно стало Ингварю от известия, доставленного гонцом из Рязани.

То, что для одного послужило сигналом к немедленному действию, другим было воспринято как команда затаиться и переждать опасность.

Взяв себя в руки, Ингварь вновь принял любезный вид и сказал:

— Время еще есть. Выпей лучше меду… — Сухой ладонью он указал боярину на лавку. — От меду мысли очищаются и снятся ночью только хорошие сны…

А в это время его собственные мысли роем неслись в голове, сбиваясь в кучу. Кому спешить? Куда? Зачем? Сам Ингварь уж точно никуда не спешил и даже видел в этом свою выгоду. В конце концов, правление и есть искусство компромиссов.

Однако как бы он ни старался отсрочить дело с отъездом, а уклониться от него все равно не мог.

Чтобы придержать своего воеводу Евпатия, надумал он уговорить подождать его с малой дружиной, подсобрать ещё людей и уж потом выступить.

Немного успокоившись, Ингварь слушал басовитое урчание воеводы, а лукавый разум уже юлил, отмечая для себя слабые пункты в его предложении. И уж другие мысли, умные, но недобрые бродили сейчас в его голове, с заглядом вдаль, с тайным умыслом, такие, будто запродал князь душу нечистой силе…

Выгодно князю Ингварю дождаться окончания битвы, узнать — чья возьмет?…А там, глядишь, и что хорошее для него выйдет…

С тех пор как монгольский хан Батый привёл свои тумены, Ингварь уже не так мрачно смотрел на судьбу. Наконец-то ему представился шанс, возможно единственный за всю жизнь, поймать за хвост удачу. Вот они, безумные мечты. В определённых обстоятельствах натура всё одно берёт верх. И уж не за Юрия Игоревича он возносил молитвы свои, не за упокой сына его, погибшего в орде Фёдора. Свой интерес теперь был ему ближе.

Обязательств у Михаила Черниговского перед Юрием Рязанским нет и быть не может. А потому и гарантий, что он даст людей, нет никаких. Ему в этих обстоятельствах и самому могут воины понадобиться, куда после Рязани пойдёт Батый, не угадаешь. Соберет Ингварь рать и приведёт помощь — молодец, не соберет… никто не в ответе. А без полков черниговских возвращаться домой — значит сунуть голову под монгольскую саблю. Что-что, а умирать было страшно. Ингварь, он не герой, не воин. А потому голову сложить он сейчас не готов. Да и за что? Живёт Ингварь у родственника своего, князя Юрия, нахлебником, вроде приблудной собаки: захотят — выгонят, захотят — приласкают. Могут выделить небольшой удел из милости, и прозябай там всю жизнь. Рязань же дело другое, она хоть и ходит под владимирской дланью, но это далеко не последнее место на Руси.

Ингварь втайне давно и мучительно завидовал Юрию Игоревичу. Быть всегда в тени, разве ж можно такое перенести, а зависть к ближнему — самая черная зависть на земле! И эта зависть означала одно, что никогда он не смирится со своим положением.

Еда остывала, забытая хозяином ложка томилась в супе.

— Рискованный план твой, рискованный, — произнес наконец Ингварь.

Пришёл его черёд. Без ответа воевода всё