— Поводырь начинает считать слепого своей собственностью. Принимается диктовать ему — как поступать, как не поступать. Чего хотеть, от чего отказываться. Даже подбирает ему друзей. И все потому, что служит чем-то вроде живой трости, готовой всегда поддержать под локоть и не дать оступиться. Я не хочу опускаться до такого.

— Послушайте, господин Элизахар, откуда вам все это известно? Все эти тонкости и сложности?

— Оттуда... — Он безнадежно махнул рукой. — Какая разница! Знаю и все. На собственной шкуре испытал. Понятно вам?

— Более или менее. Кстати, почему вы разговариваете со мной так, словно я вас обидел?

— Не знаю... Простите меня. Я очень встревожен. Она гуляла по саду, а потом вдруг исчезла. Я выпустил ее из виду — ненадолго. Она трогала цветы, листья, пыталась рисовать. Она любит рисовать. Порой у нее получаются удивительные картинки — отражение мира, который существует только для нее.

— Вот бы посмотреть! — вырвалось у Ренье.

Элизахар посмотрел на него искоса.

— Может быть, я вам покажу, — сказал он. — Да, может быть, вам и стоит увидеть это. Тогда вы, может быть, поймете наконец, кто она такая. В ее мире нет ничего болезненного, ничего безобразного или просто дурного. Только красота и тихий покой. Вы ведь видели, как она летает?

— Да, — отозвался Ренье. И добавил: — Я чуть не умер.

Элизахар прикусил губу и усмехнулся.

— Я тоже, — признался он.

Они помолчали.

— Где вы намерены ее искать?

— Понятия не имею! Она исчезла... Я решил сперва, что она забрела в какую-нибудь глушь. В саду много странных, отдаленных уголков, откуда не доносится ни одного звука — такая густая там листва. Но ее нигде не оказалось. Потом я подумал: может, ее встретили какие-нибудь студенты и увели с собой готовиться к экзаменам? Мне показалось, что она многим пришлась здесь по душе.

— Это правда, — согласился Ренье.

И сразу же вспомнил о пари, которое Эгрей заключил с Гальеном. Если телохранитель хотя бы краем уха прослышит об их споре, он убьет обоих.

Неожиданно Элизахар остановился и больно стиснул руку Ренье.

— Вот она!

— Где?

На дороге прямо перед ними стояла Фейнне. На ней было длинное серое платье, перетянутое тонким поясом не по талии, а под грудью. Она куталась в легкий шарф, похожий на тот, которым Элизахар перетягивал раненую ногу Эмери.

Заслышав шаги, девушка тревожно подняла голову и вытянула вперед руки.

Элизахар подбежал к ней.

— Это я, госпожа Фейнне. Это я.

Она вздохнула, прижалась головой к его плечу — так просто, как будто была ребенком.

Ренье остановился перед обоими, глядя на них чуть растерянно. Напряжение сразу оставило Элизахара, но чувство облегчения, которое испытал телохранитель, казалось, состарило его еще больше. Подбородок у него обвис, вокруг рта появились тяжелые складки, под глазами разом набухли мешки. Он тихо переводил дыхание, словно перед этим пробежал много миль.

— Я вернулась, — сказала Фейнне. — Кто здесь?

— Я, — сказал Ренье. — Эмери.

Она чуть улыбнулась.

— Хотите, расскажу, где я была? Вам обоим — и больше никому?

Элизахар посмотрел на Ренье тревожно, как будто сомневался — стоит ли ему слушать.

— Пожалуйста! — взмолился Ренье, невольно заражаясь от Фейнне ее детскостью.

На мгновение ему даже представилось, что Элизахар — не телохранитель чужой для него девушки, а кто-то из его могущественной взрослой родни, и от него зависит, дадут ли детям сладкого пирога или же отправят спать сразу после ужина.

— Идемте в «Ослиный колодец», — предложила Фейнне. Я никогда там не была. А говорят, там забавно.

— Духота, — предупредил Элизахар.

— Ну пожалуйста! — протянула Фейнне, копируя интонацию Ренье.

Элизахар наконец засмеялся.

— Да вы, как я погляжу, сговорились! Ладно, дети, идемте в этот вертеп разврата и порока. Выпьем пива и поболтаем.

Фейнне повисла на его руке.

— Я всегда говорила, что вы — добрый, — объявила она.

— И чуткий, — добавил Ренье весело.

— Я очень чуткий, — согласился Элизахар. — Меня стошнило в кустах от ужаса, когда я понял, что госпожа пропала. Как по-вашему, это признак утонченной натуры?

— Да, и еще вы отлично изображаете из себя студента, — заявила Фейнне.

— Нет, это была солдатская шутка, — возразил Элизахар.

— Не скромничайте, — фыркнул Ренье. — Скорее, сержантская. Или даже офицерская.

— Не надо льстить, — строго оборвал его Элизахар. — Это еще никогда никому не помогало.

— Возражаю!

— Да пожалуйста, возражайте, сколько вам угодно... — Элизахар сопел, постепенно отходя от происшествия. Теплая рука Фейнне лежала на сгибе его локтя, и ему этого было довольно.

В «Ослином колодце» немного удивились столь ранним гостям. И еще больше — тому, что все трое, включая изысканно одетую девушку, потребовали по кувшину холодного пива.

— Мясо еще не готово, господа, — предупредил хозяин.

— Вот и хорошо, — сказала Фейнне. — Потому что мы явились сюда пьянствовать!

— А, — отозвался хозяин немного кисло. По утрам он не был расположен поддерживать студенческое остроумие. Для шуток существовал вечер. — В таком случае, желаю приятно провести время.

— Да, и еще предупреждаю: мы будем горланить непристойные песни, — добавила девушка.

— О! — сказал хозяин и вернулся к своим делам.

— Он всегда такой? — обратилась Фейнне к своим спутникам.

— Нет, конечно, — ответил Ренье. — Иначе он распугал бы всех клиентов. Просто он принадлежит к тому распространенному типу людей, которые по утрам — одни, а по ночам — другие.

— Да, я слышала о таком, — согласилась Фейнне и глотнула пива. — До чего же вкусно! — вскрикнула она. И безошибочно повернулась в сторону Ренье: — Вы сейчас смотрите на меня с удивлением, не так ли? Не отпирайтесь!

— С восхищением, — сказал Ренье.

— Он все-таки продолжает льстить, несмотря на предупреждения! — засмеялась Фейнне. И наклонилась грудью к столу. — Слушайте, друзья мои, я расскажу вам, где была... — Она вдруг сделалась очень серьезной. — Честно говоря, я даже не знаю, как к этому относиться. Я испугалась. И была счастлива. Все сразу. Как хорошо, как хорошо снова оказаться с вами...

Фейнне вела пальцами по тяжелым цветкам, медленно качающимся на тонких ветках. Некоторые уже отцвели и начинали засыхать, и в окружении бесплотных лепестков созревала упругая толстая сердцевина, полная семян; другие находились в самом расцвете, и каждый лепесток при невесомом прикосновении пальцев Фейнне сообщал ей о том, что являет собой совершенство.