Затем она выпотрошила форель и хорошо ее вымыла, поджарила на сковородке немного бекона из наших запасов и на этом жиру стала готовить рыбу. Кэти и я вынули хлеб, потом тарелки, ножи, вилки, и к тому времени, когда мужчины управились с лошадьми, обед был готов.

— Черт побери, — вдруг воскликнул Роберт, — я опять забыл соль. — И он виновато нам улыбнулся. — Всегда я что-нибудь забываю. В этот раз я даже заранее составил список, и миссис Гривс упаковала все, что я записал. Но соль я совсем упустил из виду.

— Я могу съездить в Мелкшем завтра после обеда, — предложила Данди, — и купить ее. Кстати, нам нужно еще хлеба и бекона.

— Захвати с собой кого-нибудь из девушек, — согласно кивнул Роберт. — Или Уильяма. Я не хочу, чтобы к вам приставали на улицах. Держите себя как леди и не разгуливайте в одиночку.

Кэти и Данди хихикнули, а я улыбнулась. Роберт опять стал тем веселым человеком, который когда-то следил, как я работаю, сидя на ступеньках своего фургона. На дорогах, работая вместе, нам не было нужды притворяться другими людьми. Мы были одной командой, мы были друзьями.

Наш следующий день оказался образцом всех последующих дней этого турне. Мы встали с рассветом, около пяти или шести часов утра, и поили лошадей. Кей, Сноу и тягловые лошади получали еще и овес, а про пони Роберт сказал, что они и так уже толстые и могут прокормиться на подножном корму. Сам он очень любил ранние подъемы, всегда просыпался первым, а потом, стуча по стенке фургона, будил Данди и меня. Когда мы, одевшись, выходили на свежий утренний воздух, он уже успевал побриться и просил кого-нибудь из нас облить его из ведра холодной водой.

Данди ставила чайник на огонь, а мы с Уильямом приносили растопку. На случай дождей мы всегда держали под фургонами несколько сухих поленьев. Джек никогда не появлялся раньше, чем слышал звяканье оловянных чашек, тогда хмурый и заспанный он вылезал из фургона, закутанный в одеяло, и сразу хватался за чай.

— Ты просто ленивый щенок, — выговаривал ему Роберт, и Джек в смущении улыбался и окунал лицо в горячий пар.

Но еще ленивее Джека оказалась Кэти. Она оставалась в постели до самого последнего момента, и ни бульканье закипающего чайника, ни шипение поджаривающегося бекона не могли заставить ее подняться. И только когда мы начинали укладываться и Роберт стучал в стенку фургона, угрожая оставить ее на дороге, она появлялась в дверях. Ну и зрелище это было! Глаза красные и отекшие, волосы всклокоченные. Роберт мрачнел на глазах от такой картины и посматривал на Джека, надеясь, что сын разделяет его отвращение.

Но он был слеп. Самое важное он упустил. Присущий ему снобизм делал его таким. Данди и Джек, собирающие хворост, Данди и Джек, ушедшие надолго за водой, Данди и Джек, почему-то отставшие от всех и нагоняющие нас, счастливые и раскрасневшиеся, — всего этого Роберт не замечал. Он ожидал чего-то другого — каких-то знаков внимания, заметного всем ухаживания. Он не знал, что эти стадии пройдены долгими зимними вечерами, а сейчас все, в чем они нуждались, было удовлетворение мимолетного желания и похоти. Потом они не искали друг друга.

Они не были товарищами. Данди всегда искала моего общества, путешествие опять сблизило нас. Когда я правила лошадьми, она усаживалась рядом со мной, прильнув к моему плечу. Если же она сидела с поводьями, я брала в руки колоду и тренировалась в шулерстве, вытаскивая задуманные карты из любой ее части.

— Ты заметила что-нибудь, Данди? — снова и снова спрашивала я.

У сестры были острые глаза, но мне всегда удавалось одурачить ее.

Из своих браконьерских набегов она часто приносила мне какой-нибудь трофей — то переливающееся синее перо сойки, то первую белую фиалку. Часто мы ехали бок о бок, и я поглядывала на нее с интересом, стараясь угадать ее мысли.

— О чем ты думаешь, Данди? — спросила я сестру однажды, и она улыбнулась сладкой, беспомощной улыбкой.

— Да о том же, о чем и ты, — кивнув на грязную дорогу, ответила она. — О теплом очаге и хорошей еде, приготовленной кем-то для тебя.

Когда мы устраивались на ночлег и Кэти не было поблизости, Данди без слов протягивала мне свою расческу и я расчесывала и гладила ее волосы, как это делала, когда мы были еще совсем маленькими. Иногда, если я была в добром расположении духа, я позволяла ей то же самое, и она с удовольствием заплетала мне на ночь косу.

Затем мы целовали друг друга и ложились спать. Кожа Данди пахла пряно: женским потом и теплом, сеном и дешевой парфюмерией. Это был запах моей любимой сестры.

Они с Джеком не были друзьями. Когда Джек в свою очередь искал компании, он приподнимался в седле, поворачивался ко мне и кричал: «Эй! Мери! Давай поскачем?»

Верхом — он на Сноу, а я на Кее — мы оставляли дорогу и скакали напрямик через поле к гребню холма или вниз по реке. Если же я шла позади фургона, Джек присаживался на ступеньку, и мы принимались болтать: он рассказывал о деревнях и городах, где он бывал, а я о дрессировке лошадей, об обманутых простаках, о мошенничестве в картах. Он научился держать руки подальше от меня и не лезть с разговорами, когда я этого не хотела.

— Не смей обнимать меня, — раздраженно сказала я, когда однажды мы поили лошадей и Джек беззаботно обнял меня за талию.

Он тут же убрал руку.

— Я едва прикоснулся к тебе, — удивленно пожаловался он. — И я не обнимал тебя. Я… — тут он помолчал, подыскивая слово, — просто похлопал тебя. Как лошадку.

— И не хлопай меня, — рассмеялась я. — Я тебе не пони.

Джек был здоровым молодым животным, охочим до ласк. Если бы я позволяла, он бы с удовольствием флиртовал со мной. Он глазел на Кэти, когда думал, что его никто не видит. А с Данди они каждый день уединялись, чтобы поцеловаться. Но я думаю, он даже не любил ее.

Он был первым мужчиной в жизни Данди, и она наслаждалась этой близостью. Джек, в отличие от нее, давно потерял невинность, но в ней он впервые нашел страстную и горячую партнершу. В общем, они подходили друг другу. Но, удовлетворившись, они потом едва замечали друг друга.

Кэти наблюдала за ними с понимающей усмешкой. Она считала, что Джек скоро устанет от Данди, и по-своему была права. Но она не позволяла себе ни улыбнуться ему, ни заговорить с ним, она помнила про мою золотую гинею. Однако я была уверена, что как только она получит деньги и сделка будет завершена, она примется флиртовать и кокетничать с Джеком, пока он не предпочтет ее Данди. Что случится тогда, я могла только догадываться.

В ответ на мои вопрошающие взгляды Данди только смеялась.

Наименее счастливым из нас выглядел Уильям. Он не жаловался, но его лицо было вытянутым, а глаза — грустными. В конце второй недели Роберт спросил его, что случилось, и Уильям ответил, что он не любит путешествовать. Мы с Данди уставились на него в удивлении, а Кэти понимающе улыбнулась и сказала:

— Ты, наверное, никогда не уезжал из Уорминстера, да, Уильям?

Он грустно кивнул.