Ромашов выругался, потом взялся за телефон и обзвонил все пятьдесят с лишним отделений московской милиции, задавая один и тот же вопрос и получая один и тот же ответ – нет. Никто ничего не знал и не слышал.

Ну что ж, решил Ромашов, теперь следует пойти от обратного. Предположим, детей в самом деле подкинули на ступеньки детдома или роддома, а тамошнее начальство по какой-то причине не сообщило в милицию. Скажем, по обыкновенной халатности. В детдоме детей просто приняли, в роддоме – тоже, а потом закрутились и забыли сообщить о них куда следует.

Представить такое было сложно, однако это хоть как-то объясняло загадочное исчезновение новорожденных. Однако Ромашову не раз приходила мысль и о том, что у Грозы мог оказаться какой-то знакомый, как-то верный друг, которому тот и поручил своих детей, чтобы их надежно скрыли… Однако искать этого друга было тем же самым, что искать иголку в стоге сена.

Гоня от себя мысль, что этими безумными поисками неизвестного друга неизвестно где, возможно, все же придется заниматься, Ромашов взял лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу и принялся писать, заглядывая в справочник:

«Родильные дома. Роддом Бауманского района, ул. Бакунина, 85 (150 коек). Тел. Е3-53-83. Главврач Волков Я.И. Дзержинский район. Роддом им. Ногиной, Институтский п., 1 (116 коек). Тел. 5-57-11. Главврач Гофман А.И. Пролетарский родильный дом, 3-я Мещанская ул., 61/2…»

И так далее, пока не составил список всех родильных домов Москвы.

Потом Ромашов взялся за детские дома. Их оказалось в столице тридцать шесть. Да, если попытаться все их обойти, это займет кучу времени… Можно, конечно, обзвонить, однако работники роддомов – это вам не милиционеры, они и соврут – недорого возьмут!

Ромашов нахмурился, размышляя. Ближайшие к Сретенскому бульвару роддома – вот этот, записанный самый первым, на улице Бакунина, а еще – имени Грауэрмана, на Большой Молчановке, 5/3. Он находился недалеко от того дома, где жил Ромашов на улице Воровского. Можно будет сегодня, возвращаясь с работы, зайти туда и спросить, не подкидывали ли к ним двоих новорожденных детей.

Детей Грозы…

Москва, 1918 год

В апреле Николай Александрович объявил, что пора переезжать на дачу. Она находилась в Сокольниках, и раньше туда можно было добраться трамваем. Однако в нынешние времена трамваи если и ходили, то лишь внутри Садового кольца. И поди еще впихнись туда! Иногда дождаться их было просто невозможно: новая власть использовала трамваи для перевозки дров и грузов. Да и вагоны никто не ремонтировал: они то и дело застревали на путях, а вытащить их и освободить дорогу – это было целое дело. Раньше в Сокольники и обратно два раза в день ходила также и «линейка»[37], на которой перевозили домашние вещи. Теперь пришлось нанять ломовика. Зато на его телегу можно было погрузить не только узлы с одеждой и постелью, мешки с продуктами, ящики с посудой, связки книг, но и посадить Нюшу – Лизину няньку, которая вырастила ее после ранней смерти матери. Еще на подводе установили белые медицинские весы с платформой. Николай Александрович нипочем не хотел объяснить, зачем они нужны. Павел и Лиза знали, но фасонили – молчали и хихикали над любопытством Грозы.

Сам Николай Александрович, Лиза, Павел и Гроза поместились в пролетке. Лиза держала на коленях завязанную платком корзинку с котом Тимофеем. Он никаких хлопот не доставлял: влез в корзинку, свернулся клубком, уснул и проснулся только в Сокольниках.

Переезд на дачу влетел Трапезникову в изрядную копеечку. Только чтобы довезти от Трубной площади до Сухаревской – за какие-то полторы версты[38] с небольшим! – извозчики теперь просили десять рублей, то есть поездка в Сокольники – почти восемь верст! – вышла бы совершенно разорительной. Однако этот извозчик оказался знакомым еще с прежних времен – согласился поехать за тридцать рублей. Ну и ломовик еще свое запросил…

Впрочем, Николай Александрович не жаловался. Судя по всему, был он человек довольно зажиточный благодаря своей профессии, которая называлась совершенно диковинно: психотерапевт-консультант.

– Помню, когда побывал я в молодые годы в Италии, – с улыбкой рассказывал Николай Александрович, – узнал, что существует там некая профессия, называемая консолатриче, а по-русски говоря – утешительница[39]. Занимаются этим делом обычно почтенные женщины, имеющие большой жизненный опыт. Они выслушают несчастного влюбленного, или покинутую жену, или ничтожного бедняка, или тяжелобольного – и воистину утешат этого человека разговорами о том, что в мире множество людей еще несчастней его, приведут тому кучу примеров, а потом раскинут карты, да так ловко, что впереди у этого человека непременно окажется счастье и удача, а также отличное здоровье. Добиваются отличных результатов, несмотря на то что всего-навсего слушают страдальца и утешают его. Вот и мою профессию можно к тому же свести: я тоже своего рода утешитель! За добрый, умный совет и утешение люди готовы заплатить немало. На гонорары и живем!

Переезд назначили на Лазареву субботу, 14 апреля (ныне ставшее 27-м), чтобы провести Вербное воскресенье на даче, да там и Пасху встретить. Николай Александрович невесело вспоминал, что всегда в этот день они с Лизой и Павлом ходили на Красную площадь и в Кремль, где устраивали крестный ход и народные гулянья, а теперь на Красной площади вечные толпы освобожденного пролетариата. А Кремль заперт и строго охраняется латышскими стрелками, потому что там живут Ленин, Свердлов и прочие красные вожди. Но еще хуже, что велено в среду Страстной недели устроить праздник Первого мая! Кощунство, истинное кощунство…

Гроза слушал вполуха – больше глазел по сторонам. Погода стояла чудесная, было очень тепло, кое-где на припеке даже трава зеленела.

С тех пор как снег растаял, новые власти начали выгонять «буржуев» на трудовую повинность (раза два и Трапезникову пришлось выходить!) и благодаря этому слегка привели улицы в порядок. Больших следов разрушений было не видно; развороченные взрывами и пушечными ядрами мостовые подзалатали, насыпав туда щебенку, а кое-где и замостив. Однако все равно у Москвы был вид потрепанный, словно бы испуганный – как, впрочем, и у прохожих. Все куда-то спешили, словно забыли, что по улицам можно ходить и неспешно, прогуливаясь. По сравнению с прошлым временем явно стало больше автомобилей и пацанвы самого чумазого вида. Мальчишки эти звались беспризорниками. Раньше они обитали все больше на Хитровке, а теперь расселились по всему городу, особенно много их угнездилось на окраинах, где они ночевали, а днем выходили в центр – добывать пропитание и развлекаться, задирая прохожих.

Когда пролетка остановилась, пропуская грузовики, Гроза увидел, как чумазый до неразличимости черт лица беспризорник швырнул дохлую кошку в идущую по улице женщину в трауре. Она истошно завопила и метнулась за помощью к двум солдатам, курившим поблизости. Те, впрочем, только расхохотались и отвернулись, дружески помахав беспризорнику и посоветовав ему и впредь «крушить буржуев». Женщина, плача, убежала со всех ног, видимо, испугавшись, что беспризорник немедленно начнет воплощать в жизнь этот совет.