– И ты привлекаешь подобных себе, – продолжал Николай Александрович, и Гроза снова взглянул на него. – Как говорится, рыбак рыбака видит издалека. Нас на самом деле довольно много – тех, кто обладает необыкновенными способностями. Другое дело, что много званых, да мало избранных! Мало тех, кто умеет этими способностями пользоваться, то есть извлекать из них пользу – для себя и для других. Сейчас твой дар – буйство! Стихия! Как огонь, который может опалить и того, кто его зажег, если этот человек не сможет вовремя отстраниться. Вот так же и ты должен научиться защищаться от того огня, который бросаешь.

– Откуда вы знаете? – изумился Гроза.

– Кое-что рассказала дочь, – Николай Александрович положил руку на плечо Лизы, – но больше всего сведений я почерпнул из твоего бреда. Кстати, кто такой этот Вальтер, которого ты так часто звал? Твой друг? Не тот ли мальчик, ладонь которого меня так напугала и на шее которого я разглядел линию убийства?

– Вальтер не убийца! – сердито сказал Гроза. – Вы ошиблись!

– Хиромантия – одно из моих серьезных увлечений, – улыбнулся Николай Александрович. – Я очень много практиковался, притворяясь уличным хиромантом-гадателем. Поверь, ошибка исключена! Даже на ладони у новорожденного можно различить эти волшебные линии, которые рассказывают о его будущем! Другое дело, что линии жизни иногда могут изменять свое начертание, а значит, будет меняться и предсказанная судьба… Ну вот скажи, разве я ошибся насчет участи той милой пары, которая была с вами? – исподлобья глянул на него Трапезников.

– Откуда вы знаете? – прохрипел испуганный Гроза.

– Из твоего бреда, – вздохнул Николай Александрович. – Оттуда же!

– Я что же, вам про всю свою жизнь разболтал?! – ужаснулся Гроза.

– Ну, всю не всю… – Трапезников развел руками и глянул на него из-под завесы своих седых растрепанных волос.

Перед глазами Грозы словно вспышка промелькнула! На невыразимо краткий миг он увидел себя, лежащего на этой самой же кровати в этой же самой комнате, и Трапезникова, который стоит, наклонившись над ним, охватив его лоб своими длинными пальцами…

Картина исчезла, но ощущение прохладных пальцев на лбу не проходило.

– Вы у меня все выпытали! – прошептал Гроза. – Вы меня заставили все это рассказать! Пока я лежал без памяти, вы…

– Ты ему говорила об этом? – резко обернулся Николай Александрович к Лизе.

Она отпрянула:

– Что ты, папа?! Как можно?!

– А Павел? – подозрительно спросил Трапезников.

Показалось, или дверь снова дрогнула?

– Да он Павла еще и вовсе не видел! – обиженно воскликнула Лиза.

– Правда? – Николай Александрович быстро поворачивал голову от Грозы к дочери, пристально всматривался в их глаза: – Это правда?

– Правда, – кивнул Гроза, не отводя взгляда. – Я не знаю никакого Павла. Мне никто ничего не говорил, я сам догадался, что вы…

– Вернее, увидел! – торжествующе перебил его Николай Александрович. – Ты это увидел в моих воспоминаниях!.. Пока ты еще не научился пользоваться своим даром, но я могу очень далеко провести тебя по этому пути. Ты согласен?

Гроза не знал, что ответить, его била дрожь, как вдруг Лиза чуть наклонилась и осторожно взяла его за руку.

В тот же миг неизъяснимое спокойствие снизошло в душу Грозы, и он шепнул:

– Да, я согласен.

– Отлично! – радостно воскликнул Николай Александрович. – Bonum factum![36] Я очень рад! Ты об этом не пожалеешь, Гроза! А теперь… – Он обернулся к двери: – Входи, входи, Павел, хватит подслушивать!

Гроза с любопытством уставился на дверь.

Вошел мальчик лет пятнадцати. Он был невысокий, но кряжистый, с очень яркими, словно бы эмалевыми синими глазами, черными волосами, гладко обливающими голову, узким, напряженным ртом и такими резкими чертами лица, что они казались вырезанными из дерева.

– Познакомьтесь, молодые господа, – торжественно провозгласил Николай Александрович. – Это мой воспитанник и ученик Павел Мец.

– Пейвэ Мец! – строптиво перебил его мальчик.

– Мы предпочитаем называть его Павлом, потому что так привычней, – пояснил Николай Александрович, успокаивающе кладя руку на его широкое плечо. – Пейвэ – имя лапландское, или, как у нас говорят, лопарское. Между прочим, так в Лапландии зовут бога солнца. А Мец – имя владыки леса. Так что ты с Павлом особо не шути, понял? Он носит имена двух божеств! Лапландцы чуть ли не все колдуны. В их краях было такое ужасное место – Похъёла, где жила самая могущественная ведьма – старуха Лоухи, повелительница бурь и ветров. Да, к слову, о лапландцах-чародеях даже Шекспир упоминает в «Комедии ошибок»! – И Николай Александрович торжественно произнес: – «Не сомневаюсь я, что это все проделки чародейства, что много здесь лапландских колдунов!» Павел унаследовал от своих предков немалые таланты, он…

– Я телепат, – снова перебил Трапезникова мальчишка с эмалевыми глазами.

Гроза растерянно моргал. Лапландия! Шекспир!! Телепат!!! А это что за штука?! Он даже от Вальтера такого слова не слышал!

Павел заметил его растерянность и презрительно ухмыльнулся. А потом его яркие глаза так и впились в глаза Грозы. В этом взгляде было что-то не просто дерзкое, но даже наглое: он словно руки пытался засунуть в душу Грозе!

Очень захотелось швырнуть ему в лицо «огонь», однако Гроза не собирался начинать свою новую жизнь с ссоры. Он быстро опустил глаза, словно отсекая от себя и этого заносчивого мальчишку, и его намерения, потом снова посмотрел на него и заметил, что взгляд нового знакомого заметался, стал неуверенным.

Ну что ж, пришло время Грозе презрительно усмехаться! Однако он не стал.

– Дмитрий Егоров, – выпалил он, подражая Павлу. – Я гипнотизер!

– Слово «гипнос» означает сон, – презрительно бросил Павел. – А ты не усыпляешь! Какой же ты гипнотизер?!

Гроза растерялся. То же самое и Вальтер говорил…

– Угомонись, Павел, – негромко сказал Трапезников. – Гипноз – это прежде всего внушение. И совсем не обязательно посредством погружения объекта в сон. Гроза – яркий представитель тех, кто посылает настолько сильный приказ объекту, что может обойтись без его усыпления. Так что… он все же гипнотизер.

Павел недовольно поджал губы.

Горький, 1937 год

Голову ломило нестерпимо. Хотелось стиснуть ее руками и свернуться калачиком где-нибудь в уголке, чтобы никто не мешал прийти в себя. Но сердце болело еще сильнее, чем голова, и именно эта боль заставляла Ольгу держаться на ногах, говорить с людьми, спрашивать, искать… Искать существо, которое было стержнем и смыслом ее жизни, существо, без которого она чувствовала себя несчастной, неуверенной, подавленной, испуганной. Этим существом была Женя. И она пропала!