Клод не сразу понимает рассказ Элен: высокая женщина, очень худая, жена Люсьена, черноволосая, он теперь Симон, был тяжело ранен, есть маленькая дочка, женщина сказала, что он не умер. Жара мешает Клоду думать и вникать в смысл разрозненных слов, которые произносит его хозяйка и друг. Наконец она умолкает и протягивает ему листок. Он читает вслух: «Дорога ангелов, город Аберврак».

* * *

Люсьен открывает дверь. Элен успела забыть, какой он высокий. Он очень изменился и стал похож на мужчину. Они ровесники, но сейчас она понимает, что выглядит намного моложе. Его волосы потемнели. Лицо пересекает глубокий шрам – от левого виска к правому уху, деформируя нос. Огромные голубые глаза устремлены на ее лицо. Он отодвигается, как будто ждал ее и теперь приглашает войти.

Элен с трудом держится на ногах. Она прихорошилась – и сделала глупость. Не следовало потакать своему тщеславию, нужно было помнить, что он изменился. Нельзя было краситься, им предстоит не праздник, но похороны молодости. Войдя в этот чужой дом, где на стенах висят бесконечные портреты Розы, Элен спрашивает себя: «Может, лучше бы мы оба умерли в день его ареста, оказались вместе с Симоном под пулями бошей, только бы не переживать это мгновение?» Человек может вообразить любые ужасы войны. Она легко могла представить, что ее мужчина погибнет, вернется раненым, без руки или без ноги, парализованный, безумный, ожесточенный, ставший алкоголиком, ревнивцем, невозможным в общежитии, уродом, но никогда не думала, что снова встретится с ним в чужом доме, в другой жизни, с другой женщиной.

– Мы знакомы.

Люсьен произнес два слова. Элен не знает, был это вопрос или утверждение. Его голос стал глуше. Ей не верится в реальность происходящего. Это она стоит сейчас перед Люсьеном, который не вернулся к ней, потому что выбрал другой дом, другую жизнь и другую женщину.

Вокруг она видит предметы, которыми он пользуется каждый день, а Элен чувствует себя незнакомкой, которая слишком долго ждала чужого человека.

– Да, знакомы.

– Чайка, это вы?

– Чайка – моя птица.

Он пожирает ее глазами. Словно ласкает. Они не прикасаются друг к другу, но Элен заново переживает лето 1936-го, вывернутое наизнанку, как кошмар.

– Как ты меня нашла? – спрашивает он.

– Я не хотела приезжать, меня друг уговорил…

Он смотрит на нее сверху вниз. Она пытается улыбнуться, хотя каждая клеточка ее тела содрогается от рыданий, как и платье, и новые туфли, которые невыносимо жмут. Он смотрит на голубой чемоданчик в ее дрожащей руке, который она протягивает ему со словами:

– Здесь кое-какие вещи. Книги, ботинки и твои любимые рубашки. Они, правда, могли выйти из моды.

Люсьен берет чемоданчик, не отпуская Элен взглядом. Люсьен не может попросить у нее прощения, не может признаться, что не помнит ее. Как он мог забыть эту женщину? Он имел право потерять память, но не забыть такую женщину!

Когда Эдна возвращается домой, радио всегда включено. Но не сегодня вечером. Роза пытается открыть голубой чемоданчик, стоящий на полу в кухне, но ее маленькие ручки пока не умеют одновременно приподнимать два язычка. Эдна сразу понимает, что Элен побывала в доме. Она помнит письма, которые писал ей Симон/Люсьен: «Ты запаслась провизией, я взял голубой чемоданчик, поставил его на пол в нашей комнате, и получилось Средиземное море на паркете, до краев заполненное романами, которые я тебе читал».

Эдна давно ждала визита и думала, что это случится намного раньше. Полгода назад она передала Элен Эль адрес. Шесть долгих месяцев назад, больше 180 страшных дней и ночей. Он уедет с ней? Узнает ее? Эдна шесть месяцев готовила себя к тому, что найдет дом пустым.

Розу разочаровало содержимое чемоданчика: несколько книг, старые – довоенные – ботинки и три белые рубашки. Ничего веселого, не с чем поиграть.

На верхней ступеньке лестницы появляется Симон, и Эдна задает идиотский вопрос:

– Ты не слушаешь радио?

– Нет настроения.

Он спускается, чтобы приласкать дочь. Эдна разглядывает рубашки.

– Что это за чемодан?

– Я его нашел.

– Забавно, что рубашки твоего размера.

Люсьен берет старый башмак, надевает его и говорит:

– Верно, а обувка подходит мне, как волшебный башмачок Золушке[60].

– Почему ты так говоришь?

– На ужин у нас тюрбо, я сейчас выпотрошу.

Он терпеть не может рыбу. Не любит есть, потрошить, готовить, убирать чешую, отрезать голову, а от запаха мертвой рыбы его тошнит.

Роза, подражая отцу, обувает другой башмак и звонко хохочет.

* * *

Клод ждал Элен у аббатства Нотр-Дам-де-Ланд, сидел на каменной скамье и смотрел, как мальчишки играют в футбол. Когда она подошла, ветер взметнул ее волосы и унес ленту в океан. Клод подумал, что никогда не был в нее влюблен. Посетители кафе годами подшучивали над ним: «Эй, северянин! Признайся, что неровно дышишь к хозяйке!» Нет, он, конечно же, любил Элен: невозможно не любить женщину, которая выглядит как аристократка и при этом моет полы, шьет и читает «Молчание моря» Веркора[61], не делая разницы между этими занятиями.

Клод был влюблен раз в жизни – в клиентку, которая два года подряд приходила в кафе каждый четверг.

Четверг – рыночный день в Милли, и она, сделав все покупки, заходила в кафе папаши Луи пропустить стаканчик. Ее отец всегда пил кофе, а она – гренадин с водой. Клод трепетал, обслуживая эту женщину, ее стакан он хранил в ящике под стойкой, мыл отдельно от других и вытирал мягкой тряпочкой, чтобы сверкал, как хрустальный. Когда она пила, всего несколько секунд, он не дышал, захваченный зрелищем невероятной красоты. Клод благословлял рыночные дни во время хорошей погоды: она пила свой гренадин стакан за стаканом, пока не утоляла жажду, сидя на террасе под его личным зонтом. Она улыбалась ему иначе, чем другим, Клод был уверен, что она тоже влюблена – в него. Это было понятно по тому, как она искала его взглядом, еще не дойдя до бистро на Церковной площади. Она появлялась всегда около одиннадцати, вместе с отцом. Их время всегда было рассчитано по минутам: они приезжали в 09:45, заполняли продуктами корзины, выпивали в кафе гренадин и кофе и отправлялись домой в 11:40. Каждый четверг Клод переживал двадцать минут благодати, заменявшие ему годы супружеского счастья. Особенно после войны, когда, проснувшись, удивляешься, что все еще жив. Когда женщина уходила, Клод жил ожиданием следующего четвергового свидания.

Однажды утром ее отец пришел в кафе один, и Клод решил, что она заболела. Через неделю