нескольких метрах от двери кафе, маленькая девочка играет в классики и напевает песню Далиды «Бамбино»: «Я знаю, ты ее обожаешь, бамбино, бамбино, у нее красивые глаза, бамбино, бамбино…»

Малышка знает мелодию, а слова придумывает сама.

Солнце бьет в окна бара и мешает Элен разглядеть сидящих внутри посетителей.

Она дрожит. Переводит взгляд с девочки на белую птицу на крыше.

Он там. Он вернулся.

Элен ставит одну ногу перед другой, как будто делает первые в жизни шаги.

Он здесь проездом? Преодолел 800 километров, чтобы выпить стаканчик? Явился свести счеты? Останется на час, на неделю, навсегда?

Как же она сожалеет, что не накрасилась сегодня утром и надела старенькое платье. Ужасно, что она всю ночь оплакивала Волчицу и к утру под глазами образовались темные круги. И уж совсем плохо, что ее голова набита такими идиотскими мыслями.

Она снимает фартук.

Элен тысячу раз воображала себе этот момент, случится он днем, ночью, вечером, зимой, в полдень, в воскресенье или летом, но никогда не думала, что он будет внутри, а она на улице. Что она толкнет дверь и войдет, а не он. Она представляла, как подбежит и кинется в его объятия, а он закружит ее, и будет только счастье и радость. Почему все всегда случается, когда перестаешь ждать? Почему все дело в моменте?

Она заходит. Ищет его взглядом. Он сидит у окна, положив ногу на ногу, как завсегдатай в любимом бистро. На нем черная шерстяная водолазка и серые брюки. Он одет как вдовец, хотя вот она, его Элен, живая и здоровая. Она слегка наклоняет голову, чтобы видеть девочку, прыгающую на улице по квадратам классиков. Элен замечает у его ног голубой чемоданчик. Он курит. Люсьен никогда не курил. Солнечный свет и завитки табачного дыма окружают его сиянием, подчеркивающим нереальность происходящего. Он поднимает на нее голубые глаза.

* * *

Эдна не боится портрета Люсьена Перрена с тех пор, как сказала правду Элен Эль. Она ушла из школы и вернулась в больницу. К тем, кто в ней действительно нуждается.

В палате № 1 умирает пациент, ночь он точно не переживет. Его зовут Адриен Мулен, он молод, в следующем месяце ему исполнится двадцать пять лет. Эдна впрыскивает дозу морфина в вену пациента. Его лицо разглаживается. Или ей показалось? Эдна крестится.

Она видит, как смерть безо всякого стыда проникает в Адриена Мулена. Это напоминает ей туристов, которые в августе заполняют пляжи Финистера. Его кожа уже не белая, а белесая, в ней не осталось даже искорки жизни, ключицы так выпирают, что об них можно пораниться, если случайно заденешь.

Эдна повидала умирающих. Один даже воскрес. Ее мужчина.

Поздно ночью, вернувшись домой, она садится в кресло у печки. Ей не хватает моральных сил подняться в спальню и лечь рядом с этим мужчиной и его голубым чемоданчиком, спрятанным за комодом.

Она дожидается шести утра, подходит к кровати, кладет руку на плечо спящему. Он открывает глаза и не сразу узнает ее, все еще поглощенный сном с участием Элен.

– Пойдем со мной, – говорит Эдна. – Пойдем, как делал всегда после встречи на Восточном вокзале.

* * *

В тот день посетители, входившие в кафе, говорили: «Это он, нет, невозможно, говорю же, это он, нет…» Те, кто не знал его до войны, спрашивали старожилов: «Кто это, он?» Некоторые кое-что слышали и говорили: «Его имя выбито на Монументе славы среди имен павших, значит, это самозванец».

Вернувшийся в кафе Бодлер понаблюдал за ним, сел за его столик и прочел «Чужестранца»[66]:

– Что ты любишь на свете, чудак с опечаленным взором?

Мать, сестру или брата? – «Их нет у меня».

– Ну, так, может быть, друга? – «Вот слово, в котором

Смысла я не найду вплоть до судного дня!»

– Или родину? – «Где, под какой широтою

Процветает она?» – Красота ли твой бог?..

– «Перед нею, бессмертной, я пал бы с мольбою,

Если б раз хоть увидеть нетленное мог!»

– Что о славе ты думаешь? – «В славе я вижу,

Как в вине, лишь забвение жизненных бед».

– Ну а золото?.. – «Золото я ненавижу

Точно так же, как вы ненавидите свет!»

– О, безумье! О, мудрость! Где ваши границы?

Что ж ты любишь, мечтатель, в пределах земли и небес?

– «Я люблю облака, – облаков вереницы

Мимолетные, полные тайн и чудес!»

Глава 56

– Дедуля…

– Хм?

– Какое Рождество было лучшим в твоей жизни?

До Милли осталось три километра. Дорога от больницы заняла три часа.

Его профиль окутан темнотой. Он не отрываясь смотрит на дорогу. На лобовое стекло падают не снежинки, а ледяной дождь.

Я чувствую, что он напрягся из-за моего вопроса – и вдруг отпустил себя. Не знаю, что именно отпустил, но плечи расслабил.

Я задала этот вопрос нарочно, хотела сделать ему больно. Отомстить. Отомстить за мою семью. За то, что хранил гребаное молчание и никогда ни по какому поводу не поднимал шума. Поместил свою любовь под колпак. Я – внучка, которая всегда будет портить ему жизнь своими идиотскими вопросами. А он станет делать то же самое, не отвечая на них.

– Отвезешь меня завтра в больницу?

– Если захочешь.

Дедуля загоняет машину в гараж. Появляется Жюль:

– Ну что?

– Сотрясение мозга.

– Она умрет? – помедлив, спрашивает брат.

– Я не знаю… не уверена.

Дедуля смотрит на Жюля.

– Ты почему не в постели в такой час? – спрашивает он.

– Я вас ждал.

– Тебе завтра в школу.

– Арман, сейчас каникулы! Если забыл, я напомню: завтра Рождество.

Дедуля морщится от слова «Рождество» и закрывается, как устрица.

Жюль обнимает меня. Надо же, он уже на три головы выше…

– Тебе грустно?

– Немного. Там ее ждет Люсьен.

Он отстраняется:

– Да брось ты! Никто никого нигде не ждет! Глупости все это… Умер, значит, умер, а россказни о загробных встречах придуманы для неудачников… Второго шанса не существует, Жюстин… Все происходит сразу или не происходит вовсе, вот почему ты должна быть поразворотистей! И уехать отсюда.

У меня нет желания отвечать брату. И любому другому тоже.

Люсьен где-то ждет Элен, а Роман женат на женщине с отвратительным именем. Правда, некрасивое только имя, все остальное – на высшем уровне. Мне даже расхотелось писать для Романа – он наверняка прочтет синюю тетрадь своей жене.

– Поспишь сегодня