А пока цилиндр охлаждается, я не хочу, чтобы он плавал по всему кораблю. Вряд ли в шлюзовой камере что-нибудь может выйти из строя из-за небольшого повышения температуры. Насколько горяч цилиндр? Я дотронулся до него обеими руками (как идиот) на долю секунды, но благодаря быстрой реакции избежал ожога. Следовательно, температура цилиндра менее 100 градусов Цельсия.

Я несколько раз сжимаю и разжимаю ладони. Они больше не саднят, но память о боли еще свежа.

– Из-за чего он так раскалился? – бормочу я.

Цилиндр провел в космическом пространстве не менее сорока минут. Все это время он испускал бы жар по закону излучения абсолютно черного тела[90]. Поверхность цилиндра должна быть холодной, а не горячей. Я примерно в одной астрономической единице от Тау Кита – звезды, светимость которой вполовину меньше солнечной. А потому вряд ли тау-свет сильно нагрел бы поверхность цилиндра. Явно не больше, чем она бы охладилась посредством излучения черного тела.

Следовательно, либо внутри цилиндра есть особый нагреватель, либо при отправке он был раскален гораздо сильнее. В ближайшее время это станет понятно. Весит цилиндр немного, значит, стенки корпуса достаточно тонкие. Если внутри нет источника нагрева, тогда цилиндр очень быстро охладится.

В командном отсеке до сих пор воняет аммиаком. Фу! Я перемещаюсь вниз, в лабораторию. Даже не знаю, с чего начать. Столько всего хочется попробовать. Наверное, сперва стоит определить, из какого вещества сделан цилиндр? То, что безвредно для экипажа «Объекта А» может оказаться крайне ядовитым для меня, но ни одна из сторон об этом не догадывается.

Проверю-ка я радиационный фон. Подплываю к лабораторному столу и выставляю вперед руку, чтобы обрести равновесие. Мне все легче справляться с невесомостью. Кажется, я видел документальный фильм про космонавтов, в котором говорилось, что некоторые переносят отсутствие гравитации хорошо, а некоторым приходится нелегко. Похоже, я один из счастливчиков. Как вы понимаете, слово «счастливчик» я использую в широком смысле. Ведь я обречен на гибель. Поэтому… мда…

Лаборатория – загадочное место. По крайней мере, некоторое время так и было. Она явно задумывалась с расчетом на наличие гравитации. Здесь имеются столы, табуреты, подставки для пробирок и тому подобное. Здесь нет ни единого предмета из тех, что обычно используются в условиях невесомости: ни ковриков-липучек на стенах, ни компьютерных мониторов, развешанных под разными углами. Пространство используется неэффективно. Все оборудование установлено с расчетом на наличие твердого пола внизу.

Корабль может с успехом обеспечивать ускорение свободного падения. И довольно долгое время. В течение нескольких лет на борту оно поддерживалось на уровне 1,5 g. Неужели создатели корабля полагали, что я не стану выключать двигатели и буду летать кругами, лишь бы в лаборатории поддерживалась искусственная гравитация? Я оглядываю лабораторное оборудование и пытаюсь мысленно расслабиться. Должно же быть какое-то объяснение. И оно спрятано в моей памяти. Хитрость в том, чтобы задуматься на нужную тему, но не слишком давить. Похоже на то, как мы засыпаем. Вы не уснете, если будете слишком активно на этом сосредоточиваться.

Сколько же в лаборатории первоклассного оборудования! Я стараюсь ни о чем специально не думать, пока взгляд скользит вдоль аппаратуры…

Когда мы прибыли в Женеву, я окончательно потерял счет дням. Компьютерные модели биореактора для астрофагов не совпадали с тем, что получалось на практике. Пока мне удалось получить шесть граммов частиц. Когда подготовительный этап был завершен, оказалось, что генератор авианосца попросту не в состоянии обеспечить температуру, нужную для ускорения реакции. Стратт намекала, будто мне скоро предоставят мощный источник тепла, однако время шло, но ничего не происходило.

Я с головой ушел в работу на компьютере и не заметил, как на палубу приземлился роскошный частный самолет. Чтобы привлечь мое внимание, Стратт пришлось потрясти меня за плечо.

Три часа спустя мы ждали в переговорной комнате. Очередная переговорная комната. За последние дни я успел посетить несметное количество переговорных комнат. Эта, по крайней мере, выглядела симпатичнее остальных: с красивыми деревянными панелями на стенах и элегантным столом красного дерева. Интерьер производил сильное впечатление.

Мы со Стратт сидели молча. Я рассчитывал коэффициенты теплопередачи, а она как обычно печатала на планшете. Ждать нам пришлось довольно долго. Наконец, в комнату вошла женщина со строгим лицом и уселась напротив Стратт.

– Благодарю, что обратились ко мне, – произнесла незнакомка с норвежским акцентом.

– Не стоит, доктор Локкен. Я здесь не по своей воле, – ответила Стратт.

– Серьезно? – Я удивленно посмотрел на Стратт. – А я-то думал, что встречу назначили вы.

Не отрывая взгляда от норвежки, она проговорила:

– Мне пришлось назначить встречу, так как в ходе телефонной конференции шесть государственных лидеров очень на этом настаивали. В итоге я сдалась.

– А вы… – Локкен повернулась ко мне.

– Райланд Грейс, – представился я.

Она прямо дернулась от неожиданности.

– Тот самый Райланд Грейс? «Анализ теорий, рассматривающих воду как основу жизни, и переоценка прогнозов эволюционных моделей» – ваша работа?

– Да, – кивнул я. – Вас что-то не устраивает?

– Вы знамениты, – улыбнулась Стратт.

– Скорее, печально известны, – строго поправила Локкен. – Ваша по-детски наивная статья стала пощечиной всему научному сообществу. Он работает на вас? – спросила она у Стратт. – Какая нелепость. Все его гипотезы о внеземных формах жизни оказались неверны.

– Моя гипотеза заключалась лишь в том, что для развития внеземной жизни не требуется вода. И тот факт, что обнаруженные нами организмы нуждаются в воде, еще не доказывает мою неправоту, – парировал я.

– Еще как доказывает. Две разных формы жизни, развивавшиеся независимо друг от друга, нуждаются в воде…

– Независимо? Вы в своем уме?! – вспылил я. – Вы искренне полагаете, будто нечто, столь сложное, как митохондрия, могло сформироваться одинаково дважды?! Ясно, что это результат панспермии![91]