Мда… что у одного близнеца на уме, то у другого — на языке.

— Чего это он мой? — возмутилась вяло.

— А вот об этом мы тоже непременно побеседуем, — многозначительно пообещал любимый родственник. — Вот сейчас приведешь себя в порядок, и все обсудим. Давай, Михрюсь, собирай мозги в кучку. Ночь короткая, а нам еще разбираться и разбираться… Когда теперь вдвоем оставят…

— Спорим, что следующей ночью и оставят?

Всхлипнула пару раз по инерции, отобрала у брата салфетку, чистым уголком промокнула глаза. Подумала. Высморкалась. Снова чуть-чуть подумала. Напоследок еще раз полюбовалась своим светлым, пусть и слегка помятым ликом, решительно отложила зеркало в сторону и потопала в ванную.

Через пять минут — умытая, посвежевшая и почти спокойная — нырнула в братские объятия, устроилась там поудобнее, получила быстрый «чмок» в кончик носа и почувствовала, что счастлива. Впервые за все время, что я провела в этом мире. А еще, что я дома. Вот так неожиданно вдруг осознала, что мой дом — рядом с Петькой, а на Земле он находится или в другом месте — уже детали.

— Излагай, — велели мне строго.

И я принялась рассказывать. Все, с самого начала, по порядку, не пропуская ни единой мелочи.

Брат внимательно слушал. Прижимал к себе, когда описывала пожар. Хмыкал, когда дошло до истории с библиотекой и «картинками». Сердито сжимал зубы, когда выяснилось, что Саллер обвинил меня в кокетстве, легкомыслии и соблазнении Дильфора. А ведь я еще поцелуй пропустила и про угрозы умолчала. Незачем Петрусю пока о них знать и… В общем, незачем.

— Это нечестно, — возмущенно выпалил он, когда я закончила. — Тебе хоть память в подарок от Мэарин досталась. А я от графа только тело, дырку в боку и сотрясение мозга унаследовал. Никаких воспоминаний Ольеса — ни единого проблеска или намека.

— Совсем ничего?

— Абсолютно. — Он застыл, хмуро глядя в противоположный угол комнаты. — Задремал на берегу, а потом… То ли бред, то ли безумный сон… Какая-то яма с жижей — огромная, зловонная, кроваво-черная. Я барахтался там, захлебывался и тонул, тонул… тонул… Бесконечно. Когда сил совсем не осталось, что-то подхватило, дернуло вверх. Словно из сердца сама собой сплелась веревка и потянула наружу, не давая погибнуть. Я тогда ненадолго очнулся, помнишь? Открыл глаза, увидел тебя и… Знаешь, вообще ведь в тот момент ничего не соображал — где я, что я, ощущал лишь одно: рядом кто-то очень близкий, и, если не хочу исчезнуть, надо крепко-крепко за него ухватиться. Всем, чем придется — руками, эмоциями, мыслями.

— Ты в мою ладонь вцепился, прижал к щеке и снова потерял сознание.

Переплела его пальцы со своими, крепко их стиснула, отчетливо вдруг прочувствовав, кто эти бесконечно долгие недели умирал в лекарском крыле в теле Трэя.

— Да? Хм… Не помню…

— А дальше? — Запрокинула голову, разглядывая идеальные черты чужого лица, и невольно пытаясь найти в них хоть что-то знакомое, родное. — Ты же узнал меня, когда пришел в себя во второй раз. Вернее, не меня, а Мири. Даже спросил, где твоя жена. Значит, все-таки «вспомнил» что-то о жизни Трэя?

— Ничего я не вспомнил. — Он досадливо скривился. — После того короткого пробуждения стало полегче. Я уже не тонул — парил, и ямы больше не было. Только плотная белесая пелена вокруг, без вкуса, запаха, движения. И голос. Нежный, ласковый. Он рассказывал странные вещи, читал, задавал вопросы, советовался, не позволял соскользнуть в пустоту, удерживая на все той же невидимой, но очень крепкой веревке.

Петька угрюмо затих, сгорбился. Будто заново переживал те тяжелые дни.

— Петюш… — позвала встревоженно.

Он встрепенулся, тряхнул головой, улыбнулся грустно.

— Постепенно я узнал, что угодил в какую-то хренову задницу под названием Риос, где меня принимают за счастливого новобрачного графа Трэя Ольеса… У меня теперь есть любимая жена Мири, которая, собственно все это и рассказывает, и… гм… кузен, при появлении которого окружающая пелена взрывается огненными сгустками и превращается в ревущую стену сплошного огня.

— Значит, герцога ты тоже слышал?

— Немного. В основном — тебя, иногда — его и… — Брат запнулся и нехотя добавил: — Ниаву.

Так… А чего это мы взгляд отводим?

— Пе-е-е-ть?

— В общем, хоть у меня и было время немного прикинуть, что к чему, — заторопился брат, — я все-таки оказался не готов к дерьму, в которое влетел с размаху. Маменька с ее жутким «Пипи». Саллер с безумными требованиями. Срочная консуммация. И юная супруга, которую хотелось защищать, оберегать, но совершенно не хотелось тра… то есть брак с ней подтверждать не тянуло категорически. Прямо ломало всего при одной мысли об этом.

— Петруччо, — подняла руку и легонько дернула за золотистую кудряшку, — а тебе не приходило в голову, что ты… того?

— Еще как приходило, — он зябко передернул плечами, — первым делом. Но потом посмотрел на Ниав… гм… посмотрел вокруг и понял, что импотенция у меня какая-то избирательная. Узконаправленная. Только к тебе отношение и имеет. Знаешь, я совсем отчаялся. Наплевал на пресловутый глас рассудка, который призывал затаиться и не отсвечивать, пока не разберусь, что к чему, и решил признаться герцогу. Мол, простите великодушно, я вовсе не тот, за кого меня принимают, поэтому благодарю покорно, но от оказанной чести вынужден отказаться. В общем, плодитесь и размножайтесь, но без меня.

— Не получилось?

Вспомнила подслушанный разговор и невнятное мычание «мужа».

— Неа, — понурился братец, — пытался сказать, что я не граф Ольес и не смог.

Тааак… Я подобралась и задала следующий вопрос:

— А кто ты?

— Что значит «кто»? — недоуменно сверкнули в ответ ярко-голубые глаза.

— Назови свое настоящее имя, — попросила, искренне надеясь на чудо.

Чуда не произошло.

— Я, — завел знакомую песню Петька, — я…

Замолчал растерянно.

— Не ты один, — успокоила обескураженного неудачей родственника, — мы оба в одинаковой зад… ситуации. — Взъерошила мягкие золотые кудри. Полюбовалась результатом. Легонько пригладила. — А скажи-ка, друг мой Петруччо, как меня зовут?..

Через некоторое время, наэкспериментировавшись всласть, мы пришли к неутешительным выводам — поделиться анкетными данными не получится. Ни своими собственными, ни братско-сестринскими. Прозвища, шуточные обращения, детские «Маша-Петя» — пожалуйста. Но на этом все. Полные имя, отчество, а тем более фамилия оказались под запретом.

Кстати, побеседовать на русском тоже не вышло. Кодовые фразы, по которым вечером узнали друг друга, мы тогда автоматически выдали на чужом языке. Повезло, что и в таком виде они звучали в рифму, воспринимаясь как изыски местного народного фольклора.

Тем не менее говорить о Земле, попаданстве, переселении душ друг с другом мы могли. Могли! Иногда — прямо, чаще — намеками и иносказаниями. Но все же… все же…