было возобновлено на кортесах в Паленсии (5 июня 1313 г.) и удовлетворено инфантом Хуаном, наставником Альфонсо XI[272].

Совершенно очевидно, что города жаждали заставить аристократию взять на себя гораздо большую часть налоговых обязательств перед государством, но только в правление Энрике II, в 1373 г., монархия впервые начала заставлять аристократию платить те налоги, от которых до того она была освобождена[273]. На кортесах в Саморе, 1432 г., города пожаловались, что прелаты, клирики, аббаты и прочие церковники были защищены, как в общинном, так и в индивидуальном плане, от уплаты налогов на основании привилегий и обычаев[274], и в тех же кортесах города потребовали, чтобы администрация действовала против многочисленных вновь объявленных кабальеро, бывших прежде omes de роса manera (здесь: люди низкого происхождения), которые приобрели дворянский ранг исключительно для того, чтобы уклониться от уплаты податей[275]. Эта проблема была снова поднята на кортесах, которые собрались в Вальядолиде в 1442,1447 и 1451 гг.[276] Ясно, что города искали пути расширить базу налогообложения, и их требования включения богатых евреев из числа налогоплательщиков указывают на общую тенденцию в этом вопросе, которая, как мы уже заметили, получила частичную королевскую поддержку в конце XIV в., а в последующее столетие нашла своё полное выражение.

Таким образом, мы видим, что отношение городов к евреям по вопросам, относящимся к закону, к откупу на налоги, общественным должностям, приобретению земель и освобождению от налогов, не отличалось, по существу, от их отношения по этим вопросам к знати и духовенству. Даже их требования о низком проценте на ссуды не базировались на специфической неприязни к евреям и не были направлены только против них[277].

Более того, такое же поведение преобладало не только в городах, но и в других социальных образованиях, во времена, предшествовавшие учреждению кортесов в кастильском королевстве. Тот факт, что в течение двух столетий — с 1050 до 1252 гг. — еврейский вопрос практически не затрагивался в испанских законодательных ассамблеях (в которых города не были представлены), является чётким указанием на то, что политика по отношению к евреям в основном не определялась религиозными соображениями. Ясно, что испанцы в то время не были меньшими христианами, а евреи — меньше иудеями, чем в более поздние времена. Более того, то же отношение к евреям отражалось не только в светских законодательных органах, но также и в церковных. Начиная с 1137 г. религиозные вопросы рассматривались в церковных советах под председательством прелатов, а не так, как раньше, правительственными советами, которые занимались и светскими, и церковными вопросами под председательством королей. Теперь, таким образом, дела должны были поступать в две независимые законодательные инстанции, и здесь следует отметить весьма симптоматичный и показательный факт, что еврейский вопрос впервые после долгого периода молчания обсуждался не в религиозной, а в светской ассамблее — то есть на кортесах 1252 г. На самом деле, церковные советы не затрагивали еврейского вопроса в течение почти двухсот лет, включая более чем столетний период, в течение которого они собирались без светского председательствования. Они продолжали хранить молчание ещё целых два поколения (с 1252 до 1313 гг.)

То, что испанская церковь вела себя таким образом в то время, когда городские прокурадоры на кортесах беспрерывно нападали на евреев и пытались вытеснить их с их позиций, даёт дополнительное доказательство того, что не церковные, а светские силы — а точнее, испанские города — толкали антиеврейское движение и поддерживали его в течение этого периода. Поэтому, когда мы видим, что церковный собор Саморы, 1313 г., впервые занял антиеврейскую позицию, мы должны прийти к заключению, что это произошло под влиянием городов и их подстрекательской агитации, которую те вели в течение десятилетий, достигшей своего пика в тот самый год, — тогда Церковь, наконец, решила двигаться в том же антиеврейском направлении. Иными словами, католическая иерархия в Испании в течение столетий была в союзе с королями и знатью, а не с народом. Это, конечно, не означает, что чувства населения не разделялись многими церковниками, особенно низкого ранга. Это, разумеется, имело место. Но потребовалось радикальное изменение социальных обстоятельств, для того чтобы Церковь присоединилась к всеобщим нападкам на евреев.

IV. Ниспровержение и переходный период

I

Взгляды, выраженные на кортесах уполномоченными городов, охватывали их формальные требования. Но городское население не придерживалось единого мнения. Его высшие слои пытались путем агитации и петиций к королю (как на кортесах, так и вне их) добиться издания новых законов, ограничивающих права евреев и сужающих сферу их деятельности. Иными словами, их целью было ослабить еврейские позиции — социальные, экономические и политические — юридическими способами. Низшие слои хотели избавиться в городах от евреев и были готовы использовать самые грубые методы, в особенности тогда, когда городские правители, выразители их интересов, не сумели добиться ощутимых уступок со стороны короля в ответ на их антиеврейские требования. Тем не менее они не осмеливались нападать на евреев самостоятельно, без уважаемых граждан города, а те, несмотря на желание помочь массам, не проявляли явную агрессию без поддержки влиятельных сил знати. Однако такая поддержка приходила редко, и, как результат, все слои христианского городского общества в момент, когда они хотели воевать против евреев, чувствовали, что они как бы парализованы. Они знали, что их держит в этом состоянии бессилия страх перед королем и высшей знатью, которые, похоже, были исполнены решимости защищать евреев. Их шанс в борьбе против евреев, как они поняли, заключался только в серьёзном разрыве отношений между монархией и поддерживающей её знатью.

Неожиданно этот шанс представился в результате непредвиденных обстоятельств. Альфонсо XI, король Кастилии, умер во время эпидемии чумы (1350 г.), и трон занял его сын Педро. Отношения между наследниками умершего короля были скверными, и это заразило связанную с ними высшую знать. Эти отношения вскоре неизбежно привели к трениям между различными фракциями знати, и эти трения, в которых оказался замешанным король, нанесли ущерб его престижу и народной приверженности, на которую королевская власть обычно опиралась. Таковы были предпосылки последующих проблем и окончательного краха королевской власти.

Король сам по себе был источником растущего волнения в королевстве. Пожалуй, Испания как никогда раньше нуждалась в правителе, располагающем мудростью и самообладанием, который мог бы успокоить опасения, недоверие и недоброжелательство, царящие среди конфликтующих партий. Но Педро I не был таким правителем. Он был порывистым, упрямым и сверхчувствительным к своим правам и почестям. Превыше всего он был движим той же фракционностью, которой были пропитаны основные соперничающие представители знати. С самого начала Педро принадлежал к одной