в его грудь вторгающееся,

Радость другого ликуя бежит через кровь:

Сердца могут стать близкими на расстоянии, голоса приблизить

На берегу чужих морей сказанное.

Там стучит пульс взаимообмена живого:

Существо чувствует существо даже издали,

И сознание отвечает сознанию.

Но все же, окончательного единства там не было.

Там была обособленность души от души:

Внутренняя стена безмолвия могла быть построена,

Броня сознания могла заслонять и защищать;

Существо могло быть закрыто и уединенно;

Можно было оставаться особняком в себе, быть одному.

Идентичности еще не было, ни мира[3] единства.

Все было еще несовершенным, полузнаемым, полусделанным:

Превзойдено Несознания чудо,

Чудо Суперсознания еще,

Неведомое, самоукутанное, неощутимое, непостижимое,

Смотрело на них, источник всего, чем они были.

Как формы бесформенной Бесконечности они приходили,

Жили как имена безымянной Вечности.

Начало и конец там были оккультными;

Середина работала, необъяснимая, обособленная:

Они были словами, что бессловесной Истине говорили обширной,

Они были фигурами, наполняющими толпами незавершенную сумму.

Никто доподлинно не знал себя и не знал мира

или Реальности, живущей там и хранимой:

Они лишь знали, что мог взять и построить Ум

Из обширного запаса Суперразума тайного.

Тьма под ними, Пустота светлая свыше,

Неуверенные, они жили в поднимающемся великом Пространстве;

Мистериями объясняли они Мистерию,

Загадочным ответом встречали загадку вещей.

По мере того, как он двигался в этом эфире сомнительной жизни,

Он сам для себя стал скоро загадкой;

Как символы он видел все и их искал смысл.

Через прыгающие родники рождения и смерти

И над переменчивыми границами изменения души

Охотник на пути созидательном духа,

Он шел по жизни прекрасным и могучим следам,

Преследуя ее запечатанный грозный восторг

В нескончаемой авантюре опасной.

Сперва никакой цели в тех широких шагах не было видно:

Он видел лишь обширный источник всех вещей здесь,

Глядящий в сторону источника более широкого в запредельное.

Ибо по мере того, как она удалялась от земных линий,

Более напряженная тяга ощущалась из Неизвестного,

Более высокий контекст освобождающей мысли

Влек ее к обнаружению и чуду;

Туда пришло большее освобождение от пустяковых забот,

Желания и надежды образ более могучий,

Более широкая формула, более великая сцена.

Она постоянно кружилась, приближаясь к какому-то далекому Свету:

Ее следы пока еще больше скрывали, чем обнаруживали;

Но, привязанные к каким-то конкретным воле и зрению,

Они свой смысл в радости использования утрачивали,

До тех пор, пока не обнажился их смысл бесконечный, они оставались

Шифром, мерцающим нереальным значением.

Вооруженная магическим часто используемым луком,

Она метила в цель, что оставалась невидимой

И всегда считалась далекой, всегда будучи близкой.

Как тот, кто пишет освещенные буквы,

Указатель к неразборчивому магическому тексту,

Он разглядывал ее запутанные судьбоносные намерения тонкие

И сокрытую трудную теорему ее ключей,

Прослеживал в чудовищных песках пустынного Времени

Нить начал ее работ титанических,

Наблюдал за ее шарадой действий в ожидании намека какого-то,

Читал отрицательные жесты ее силуэтов,

И старался ухватить в их нагруженном дрейфе

Танец-фантазию ее последовательностей,

Убегающих в мистерию ритмичную,

Мелькание ног, мчащихся по бегущей земле.

В лабиринте-образчике ее мыслей и чаяний,

По окольным дорожкам ее сокровенных желаний,

В сложных углах, переполненных ее грезами,

И кругах, пересекаемых интригой не относящихся к делу окружностей,

Скиталиц, блуждающий среди сцен мимолетных,

Он потерял мистерии той знаки и преследовал любое предположение малое.

Он постоянно встречал ключевые слова, что своего не знали ключа.

Солнце, что слепило свой собственный видящий глаз,

Сверкающий капюшон светлой загадки,

Освещал плотный пурпурный барьер неба мысли:

Смутный огромный транс показывал ночи ее звезды.

Словно сидя близко к бреши окна,

Он читал сверканием молнии в переполненной вспышке

Главы ее метафизического романса

Поиска утраченной Реальности душою

И ее беллетристику, на достоверном факте духа написанную,

Ее капризы, ее причудливые образы и значения спрятанные,

Ее стремительные неуловимые причуды и повороты мистические.

Эти пышные одеяния ее тайны,

Что скрывают своими складками ее тело от зрения,

Странные многозначительные формы, вытканные на ее платье,

Ее полные значения очертания душ вещей

Видел он, ее фальшивые прозрачности оттенка мысли,

Ее богатые парчи с вышитыми фантазиями

И меняющиеся маски и кружева маскировки.

Тысяча ставящих в тупик ликов Истины

На него из ее форм незнакомыми глазами глядели

И неузнаваемые рты бессловесные

Говорили с лиц фигур ее маскарада,

Или из пышности непонятной проглядывало

Тонкое великолепие ее драпировок.

Во внезапных мерцаниях Неведомого

Невыразимые звуки становились правдивыми,

Идеи, что казались бессмысленными, сверкали истиной;

Голоса, что приходили из незримых ждущих миров,

Провозглашали слоги Непроявленного,

Чтобы облечь тело мистичного Слова,

И колдовские диаграммы Закона оккультного

Ставили печать некой нечитаемой точной гармонии,

Или использовали оттенок и фигуру, чтобы воссоздать

Геральдический герб вещей тайных Времени.

В ее пущах зеленых и глубинах таящихся,

В ее чащах Радости, где опасность обнимает восторг,

Он замечал ее певцов надежд скрытые крылья,

Проблеск голубого, зеленого и алого пламени.

На ее потаенных дорожках, окаймляющих ее случайные поля-дороги,

И в поющих ею ручьях и спокойных озерах

Он находил румянец ее золотых плодов блаженства

И красоту ее цветов грезы и думы.

Словно чудо изменения сердца радостью

Он наблюдал в сиянии ее солнц алхимическом

Темно-красную вспышку одного цветущего раз в сто лет цветка

На дереве жертвоприношения духовной любви.

В сонном восторге ее полдней он видел

Повторяющийся в часах нескончаемо

Мысли танец стрекозий на мистерии потоке,

Что мчался, но никогда не измерял своего журчания скорость,

И слышал смех ее розы желаний,

Бегущий, словно чтобы спастись от страстно протянутых рук,

Звеня сладко колокольчиками ножных браслетов фантазии.

Живя посреди символов ее силы оккультной,

Он двигался и чувствовал их как близкие реальные формы:

В той жизни более конкретные, чем жизни людей,

Стучал пульс скрытой реальности:

Воплощенным там было то, что мы только мыслим и чувствуем,

Самообрамлено то, что здесь принимает заимствованные внешние формы.

Друг Тишины на ее суровых высотах,

Ее уединенностью могучим допущенный,

Он стоял с нею на медитирующих пиках,

Где жизнь и бытие были таинством,

Предлагаемым запредельной Реальности,

И видел ее, выпускающую в бесконечность

Ее хохлатых орлов значения глубокого,

Посланцев Мысли к Немыслимому.

Идентифицированный в видении души и чувстве душевном,

Входящий в ее глубины как в дом,

Он становился всем, чем она была или быть стремилась,

Он думал ее мыслями и шагами ее путешествовал,

Жил ее дыханием и все ее глазами рассматривал,

Чтоб суметь секрет ее души изучить.

Свидетель, сценой своей покоренный,

Он восхищался ее великолепным фасадом игры и пышности

И чудес ее деликатного искусства богатого,

И трепетал на ее крика настойчивость;

Охваченный страстью,