он ощущал колдовства ее мощи,

Чувствовал положенную на него ее твердую мистичную волю,

Ее руки, что месили судьбу в своем неистовом сжатии,

Ее касание, что движет, ее силы, что овладевают и правят.

Но это тоже он видел, ее душу, что рыдала внутри,

Ее тщетные поиски, что хватали бегущую правду,

Ее надежды, чей мрачный взгляд берет в супруги отчаяние,

Страсть, что владела ее томящимися членами,

Ее тоскующих грудей восторг и волнение,

Ее ум, что тяжко трудится, неудовлетворенный своими плодами,

Ее сердце, что единственного захватить не может Возлюбленного.

Он все время встречал завуалированную и ищущую Силу,

Сосланную Богиню, строящую небеса подражательные,

Сфинкса, чьи глаза смотрели вверх на скрытое Солнце.

Постоянно он чувствовал близко дух в ее формах:

Его страстное присутствие природы ее было силой;

Он единственный реален во внешних вещах,

Даже на земле дух есть ключ к жизни,

Но ее твердые наружности не носили нигде его след.

Его штамп на ее действиях обнаружен не мог быть.

Пафос утраченных высот его есть призыв.

Лишь иногда улавливается тенистая линия,

Что выглядит завуалированной реальности намеком.

Жизнь смотрела на него неясными очертаниями путанными,

Предлагая картину, которую глаза сохранить не могут,

Историю, там еще не написанную.

Словно во фрагментарном намерении полуутраченном

Значения жизни бежали от преследующего глаза.

Лик жизни прятал жизни реальную самость от зрения;

Тайный смысл жизни записан внутри, свыше.

Мысль, что ей дает смысл, живет далеко в запредельном;

Ее не видно в ее полузавершенном проекте.

Мы тщетно надеемся прочитать в тупик ставящие знаки

Или найти слово шарады наполовину разгаданной.

Только в той более великой жизни загадочная мысль

Обнаруживается, на нее намекает некое интерпретирующее слово,

Что делает земной миф понятной историей.

Что-то, наконец, было видно, что истиной выглядело.

В полуосвещенном воздухе мистерии опасной

Глаз, что глядит на половину темную истины,

Различил образ среди живого пятна,

И, всматриваясь сквозь туман тонких оттенков,

Полуслепое скованное божество он увидел,

Сбитое с толку миром, в котором оно двигалось,

Но осознающее некий свет, побуждающий его душу.

Привлеченный к странным далеким мерцаниям,

Ведомый игрою на флейте Игрока отдаленного,

Тот бог искал свой путь среди смеха и зова жизни

И указующего хаоса ее мириада шагов

К глубокой тотальной бесконечности некой.

Вокруг толпился лес ее знаков:

Наугад он читал прыжками-стрелами Мысли,

Что попадают в цель предположением или светлой случайностью,

Ее изменчивые цветные дорожные огни идеи

И ее сигналы неопределенного события быстрого,

Иероглифы ее пышных символических зрелищ

И ее межевые отметки в путях запутанных Времени.

В ее лабиринтах приближения и отступления

К каждой стороне она притягивает его и отталкивает,

Но притянутое слишком близко из его объятий бежит;

Всеми дорогами она ведет его, но ни одна не верна.

Заманиваемый многоголосым чудом ее песнопения,

Влекомый чародейством ее настроений

И движимый ее случайным касанием к горю и радости,

Он теряет себя в ней, но ее не выигрывает.

Ускользающий парадиз ему из ее глаз улыбается:

Он грезит о ее красоте, ставшей вовеки его,

Он мечтает о том, что ее члены будут терпеть его власть,

О магии ее грудей блаженства он грезит.

В ее освещенном почерке, ее причудливом

Переводе чистого оригинального текста Бога,

Он думает прочитать Писание Чудесное,

Иератический[4] ключ к неведомым счастьям.

Но Слово Жизни в ее почерке скрыто,

Песнь Жизни утратила свою ноту божественную.

Невидимый, пленник в доме звука,

Дух, потерянный в великолепии грезы,

Прислушивается к оде тысячеголосой иллюзии.

Деликатная ткань колдовства крадет сердце

Или феерическая магия раскрашивает ее тона и оттенки,

Но, все же, они будят мимолетной милости трепет;

Блуждающий марш, что чеканится скитающимся Временем,

Они зовут к краткому неудовлетворенному восторгу

Или в радостях ума и чувства барахтаются,

Но светлый ответ души упускают.

Пульс слепой сердца, что через слезы достигает радость,

Стремление к пикам, никогда недостигнутым,

Неосуществленного желания экстаз

Отмечали следами последние идущие в небо восхождения ее голоса.

Трансмутированы воспоминания страдания прошлого

В сладкий убегающий след старой печали:

Ее слезы превращены в драгоценные камни боли алмазной,

Ее горе — в венец магический песни.

Кратки ее мгновения счастья,

Что касаются поверхности, затем бегут или умирают:

Утраченные воспоминания отзываются эхом в ее глубинах,

Бессмертная страсть — ее, завуалированной самости зов;

Пленник в мире ограниченном смертного,

Дух, терзаемый рыданиями жизни в ее груди;

Лелеемое страдание есть ее крик глубочайший.

Скиталец по безнадежным маршрутам,

По дорогам звука сорванный голос

Покинутый кричит блаженству забытому.

Блуждающий в отдающих эхом пещерах Желания,

Он ведет фантомов надежд умерших души

И хранит живым голос вещей преходящих

Или медлит на сладких блуждающих нотах,

В сердце боли охотясь на удовольствие.

Судьбоносная рука коснулась космических струн

И вторжение тревожного усилия

Накрывает внутренней музыки спрятанный ключ,

Что ведет поверхностные каденции, неслышимый.

Все же, это — радость жить и творить

И радость любить и трудиться, несмотря ни на какие падения,

Радость искать, хотя все, что мы находим, обманывает,

И все, на что мы опираемся, предает наше доверие;

Все же, что то в ее глубинах страдания стоило,

Страстная память, посещаемая огнем экстаза.

Даже горе было радостью, под его корнями сокрытой:

Ибо ничего не тщетно полностью, что сделал Один:

В наших потерпевших поражение сердцах сила Бога выживает

И звезда победы еще освещает нашу дорогу отчаянную;

Наша смерть сделана проходом к новым мирам.

Это дает музыке Жизни ее подъем гимна.

Всему она сообщает своего голоса славу;

Восторги небес шепчут ее сердцу и проходят,

Скоротечные томления земли кричат с ее губ и увядают.

Один Богом данный гимн ее искусство спасает,

Что пришел с ней из ее духовного дома,

Но остановился на полпути и ослаб, безмолвное слово

Бодрствующее в некой глубокой паузе ждущих миров,

Журчание, повисшее в тишине вечности:

Но никакого дуновения не приходит от мира[5] небесного:

Пышная интерлюдия слухом владеет,

И сердце слушает, и душа соглашается;

Исчезающую музыку она повторяет,

Расточая на быстротечного Времени вечность.

Тремоло голосов часа

Рассеяно заслоняет высоко задуманную тему,

Которую самовоплощенный дух пришел играть

На обширных клавикордах Силы Природы.

Лишь шепот могучий здесь и там

Вечного Слова, блаженного Голоса

Или Красоты касания, трансфигурирующего сердце и чувство,

Блуждающее великолепие и мистический крик,

Призывают вернуться силу и сладость, которых больше не слышно.

Здесь брешь, здесь останавливается сила жизни иль тонет;

Эта нехватка обедняет искусство волшебника:

Эта недостаточность заставляет все казаться тонким и голым.

Полувзгляд рисует горизонт ее действий:

Ее глубины помнят, что она пришла сделать,

Но забыл ум и ошибается сердце: