– Вы мне верите, Летта?

Она пристально уставилась на меня и не отводила взгляда почти целую минуту.

Страх утонуть – один из самых сильных человеческих страхов. С ним мы рождаемся, и убедить себя, что в воде нам ничто не грозит, очень трудно. Почти невозможно. Для этого необходима очень сильная воля.

– Вы мне верите? – повторил я.

Летта опустила ноги, и я развернул ее спиной к себе. По-прежнему держась за меня, Летта начала отталкиваться от воды ногами, потом медленно, по одной, отпустила мои руки. Она почти плыла, но, чтобы не испугать ее, я продолжал поддерживать ее за пояс. В этом не было особой необходимости, просто Летта должна была знать, чувствовать, что я рядом. Она, однако, оказалась настолько сильной, что мне стоило большого труда удерживать ее на одном месте. Как только она почувствовала ритм, а ее движения стали более скоординированными, я перестал ее поддерживать, но рук не убрал. Летта, таким образом, по-прежнему чувствовала, что мои пальцы касаются ее кожи, но еще не понимала, что я больше ей не помогаю.

Так прошла примерно минута, потом страх вернулся, и Летта снова схватила меня за руки, хотя ее ноги продолжали ритмично сгибаться и распрямляться, отталкиваясь от воды. Что ж, это был хотя и маленький, но все-таки успех. Насколько я понял, проблема заключалась вовсе не в том, что Летта не умела плавать. Она почти умела, и мешало ей только одно – страх. Я, однако, не сомневался, что ей не понадобится слишком много времени, чтобы это осознать.

Я сделал несколько шагов назад, к берегу. Как только ноги Летты почувствовали дно, она выпустила меня и вышла на песок самостоятельно. Клей в гамаке встретил ее громкими аплодисментами. Выглядела она, как мокрый котенок, но на лице ее сияла улыбка – Летта была очень горда собой. Она пока не подозревала, что следующий урок будет не таким веселым, но предупреждать ее я не собирался.

Загасив костер, к тому времени уже почти прогоревший, мы снова погрузились на лодку и взяли курс на Стюарт. Зона тихого хода продолжалась еще с полмили, поэтому Летта сидела рядом со мной. Что касалось Клея, то он снова устроился на своем «бобовом мешке».

Судя по тому, как улыбалась Летта, урок плавания ей понравился. Она была горда и рада, что сумела чего-то достичь. Показав большим пальцем себе за плечо, Летта сказала:

– Это напомнило мне танцы… Те времена, когда я еще танцевала по-настоящему, танцевала на сцене… В зависимости от того, какой мюзикл мы играли, партнер брал меня за талию – ну совсем как вы! – и вдруг подбрасывал высоко в воздух. – Она засмеялась. – И иногда, когда весь мир представлялся прекрасным и светлым, – а так бывало далеко не всегда, – я успевала совершить полный оборот и охватить взглядом всю публику в зале – ну, как будто в замедленной съемке. Эти картины до сих пор стоят у меня перед глазами. Конечно, теперь я вижу их совсем не так отчетливо, как раньше, но все-таки я их вижу!

Не отвечая, я вытянул перед собой руку, посмотрел на нее, выпрямил пальцы, потом сжал их в кулак.

– Что-нибудь не так, Мерф? – спросила Летта с легкой тревогой. – С вами все в порядке?

За годы мои руки хорошо мне послужили, но уже давно я не прикасался ими к женским бедрам. Во всяком случае – с нежностью. Сегодня это произошло впервые за много, много лет, и теперь я время от времени с удивлением посматривал на них, гадая, как это могло получиться. Быть может, я наконец начал стареть?..

– Все в порядке. Не волнуйтесь.

Она положила руку мне на плечо.

– Вы хороший учитель, Мерф…

Мне нужно было добраться до Стюарта, а теперь, когда мы прошли через Хауловер-канал, ветер дул нам почти в корму. Чтобы воспользоваться этим обстоятельством, я опустил транцевые плиты, благодаря чему «Китобой» несся по самым гребням волн со скоростью тридцати пяти миль в час или даже больше. Одним из преимуществ моей лодки был довольно большой для ее размеров вес, благодаря чему «Китобой» мог двигаться плавно, как кадиллак, даже при сильном волнении. Правда, на неглубокой воде подобное преимущество могло обернуться недостатком, но я подумал, что эту проблему я буду решать, когда столкнусь с ней непосредственно. Сейчас «Китобой» находился в своей стихии и спокойно пожирал милю за милей.

Двигаясь по Индейской реке, мы вскоре оказались вблизи редко посещаемых илистых отмелей к северу от мыса Канаверал. Пейзаж здесь был совершенно марсианский. На протяжении нескольких миль вдоль берегов Канала из воды торчали под самыми фантастическими углами искривленные, почерневшие древесные стволы. Один такой ствол, вывернутый вместе с комлем, лежал в воде ярдах в ста от нас на краю протяженной – не менее двух миль в длину – отмели, где глубина воды составляла не больше двух футов. Ветер между тем понемногу набирал силу, и расходившиеся волны все чаще обдавали нас мелкими, холодными брызгами. Разговаривать на скорости около сорока миль в час довольно трудно, поэтому я знаком показал Летте, чтобы она встала с другой стороны от меня – там, где за ветровым стеклом образовался безопасный и тихий «глаз бури». Чтобы перейти слева направо, требовалось сделать всего два коротких шага, но Летта все равно успела повернуться вокруг своей оси. Должно быть, она действительно проделывала это танцевальное па совершенно бессознательно.

Что касалось Клея, то, похоже, непогода его ничуть не беспокоила. Одной рукой он обнимал за шею Солдата, другую положил себе на грудь. Время от времени Клей покашливал, но приступы больше не повторялись. Солнце все быстрее клонилось к закату, и я стал думать об Энжел и о своем спутниковом телефоне. Обычно я держал его выключенным, так как пользовался им исключительно для того, чтобы совершать звонки, а не получать их. Теперь же мне пришло в голову, что на островах Флорида-Кис, куда, как я думал, направлялась яхта «Дождь и Огонь», сотовая связь работает не слишком уверенно, и, если я хотел, чтобы Энжел, случись ей оказаться в зоне с нормальным покрытием, дозвонилась мне с первого раза, мне следовало достать телефон из рундучка и держать его под рукой.

Обогнув «марсианские отмели», мы повернули на юг и прошли под разводным железнодорожным мостом Флорида-Ист-Кост. Он не особенно высок, поэтому бо́льшую часть времени его подвижные фермы находятся в поднятом состоянии, а зеленые огни на крайних опорах сигнализируют лодкам и яхтам, что проход разрешен. Когда же к мосту приближается поезд, зажигается мигающий красный огонь, сирена моста дает четыре длинных гудка, потом еще четыре, после чего – ровно через восемь минут – фермы моста опускаются.

Мост я увидел, когда до него было еще мили две. Пока я его разглядывал, зеленый сигнал сменился красным. По правому борту я заметил и поезд. Товарный состав был таким длинным, что я не видел, где он кончается. Он мог задержать нас на полчаса, а то и больше, причем все это время, пока оператор моста ковырял в зубах и потягивал колу, мы болтались бы близ моста под боковым ветром, дувшим со скоростью не меньше тридцати узлов.

В общем, я решил, что успею проскочить.