– Восемь часов он провел там, не отходя даже помочиться. А ведь холодно, малыш. – Лакис вытащил зажигалку из приборной доски лимузина и передал ее назад. – У них восьмичасовая смена – с полуночи до восьми утра. Скоро появится кто-нибудь, чтобы сменить его.

Они наблюдали за тенью человека в дверном проеме, который был приставлен следить за девушкой в доме напротив.

– Не понимаю, – сказал Нико по-гречески. – Они ждут, приду ли я к ней? Тогда они смогут захлопнуть ловушку?

Его друг пожал плечами.

– Кто знает? За ней следят уже несколько недель. Мужчина, похожий на шпика, присматривал за ней еще до того, как она работала у Мортесьера.

Внук Сократеса Паллиадиса глубоко затянулся и выпустил облако дыма, глядя прищуренными глазами на только что погасшее окно в доме. Самая прекрасная женщина, которую он когда-либо желал, вернулась в постель. Одна. Он убедился в этом, ожидая в припаркованном «Даймлере» до тех пор, пока американский журналист не привез ее с ужина домой. Он видел, как Кристофер Форбс страстно поцеловал ее у входной двери.

Николас до сих пор боролся с волной гнева, которая поднялась в нем, когда он увидел, как ее руки во время поцелуя обняли шею корреспондента, а тело прильнуло к его телу. Эта картина чуть не заставила его вылететь из «Даймлера» и, бросившись на улицу, растащить их в стороны.

– С ее паспортом по-прежнему никакой ясности, – сообщил Лакис. – Мы проверяли, но ничего нового не узнали, кроме того, что она работает в Париже под вымышленным именем.

Николас ничего не ответил. Он не знал, с кем имеет дело, и это более всего выводило его из себя. Одно было ясно – он представлял немалую опасность для своих врагов. Но и сам он был в не меньшей опасности.

Тем не менее близость прекрасной Элис волновала его; он еще окончательно не выяснил, какая роль была ей предназначена в этой игре.

– Не вижу в этом никакой логики! – пробормотал он себе под нос. – Однако сети, совершенно ясно, расставлены именно для меня.

Элис стояла под деревянным каркасом, покрытым клубами ламинированного шелком кружева, чем-то вроде беседки, в конце заполненного толпой демонстрационного зала Дома моды Лувель. Прямо у нее над головой из свежесрезанных ветвей сосны, вывезенной из Норвегии Ляшумом, самым изысканным парижским фитодизайнером, была выложена надпись: «ДЖЕКСОН СТОРМ ПРЕДСТАВЛЯЕТ НЕБЕСНОЕ КРУЖЕВО!»

Сосновые ветки были обрызганы розовой краской (цвета арт-деко по-прежнему оставались модными в этом году) и усыпаны фальшивым жемчугом, изображавшим крупные дождевые капли.

Элис была облачена в придворное платье времен Марии Антуанетты с панье и длинным шлейфом из того же ламинированного материала; тугой низкий корсаж едва прикрывал соски ее грудей. Рыжие волосы были собраны наверху в пышной прическе стиля помпадур, модной при французском дворе Версаля, со свободно ниспадающими на плечи локонами, переплетенными нитями жемчуга. Выглядела она восхитительно. Почти все гости Джексона Сторма отметили это.

Однако в своем пышном наряде Элис чувствовала себя слишком утомленной после поспешно организованной пресс-конференции. Стоя в беседке, она все время бессознательно сплетала пальцы и сжимала их до боли в суставах. Специалист по связям с общественностью Кэнденс Добс не раз подходила к ней и шепотом приказывала успокоиться, так как своими беспокойными движениями Элис разрушала эффект живописной картины.

Но девушка ничего не могла с собой поделать. Она была на грани срыва. На ее месте мало кто вел бы себя иначе.

На специальный вечер, предназначенный для представления «волшебной ткани» Джексона Сторма, явилось множество людей, причем многих из них никто и не звал. Слухи и дикие спекуляции вокруг имени Джексона Сторма вызвали нездоровый интерес к его пресс-конференции. Элис узнавала сотрудников Домов Шеррера, Галано, Миаки и многих других, явно подделавших приглашения. Французская пресса и съемочные группы европейских телевизионных компаний тоже соперничали друг с другом в создании репортажей об этом событии. Кэнденс Добс организовала приезд группы нью-йоркской общественности, голливудских звезд, а административная команда Джексона Сторма прибыла в Париж на заказном реактивном лайнере.

Это было, как провозгласила Кэнденс Добс, кульминацией всей их работы – грандиозного предприятия Джексона Сторма на ниве парижской высокой моды. Всю осень реклама в средствах массовой информации шла довольно вяло. Теперь, после пресс-конференции по поводу «Небесного Кружева» в Доме моды Лувель, казалось, все должно было встать на свои места и превратить Джексона Сторма в феномен, а его предприятие – в самый грандиозный проект: от предпринятой попытки снова включить Дом моды Лувель в парижскую деловую жизнь, через поиски яркого, талантливого дизайнера-француза – к открытию «Небесного Кружева», которое называли (не вполне законно, судя по сплетням) художественным и технологическим прорывом. Мировые средства массовой информации обратили на Джексона Сторма такое пристальное внимание, о котором он мог только мечтать. Казалось, что рекламная кампания подобно снежному кому будет увеличиваться вплоть до предстоящего бала и представления фантастических моделей перспективного дизайнера Жиля Васса.

Элис обвела взглядом переполненный зал. Что, собственно, происходит? Она никогда не предполагала, что примет участие в такого рода цирковом представлении. Устраиваясь на работу к Руди Мортесьеру, она надеялась, что профессия манекенщицы в Доме моды не будет слишком напрягать ее. От нее потребуется только красивая внешность, в остальном же она сохранит свободу и независимость. В этом Элис видела прелесть своего будущего занятия.

Она подавила внезапную нервную дрожь. Подобно поспешно сконструированной беседке, ее костюм из ламинированного кружева, усеянный искусственными бриллиантами и мелким жемчугом, был сметан на живую нитку. Придворным платьем восемнадцатого столетия в последнюю минуту заменили одно из «пернатых» произведений Жиля на том основании, что, по словам Кэнденс и ребят из отдела по связям с общественностью, преждевременное появление экземпляра из коллекции «Бал Белых Птиц» смажет все впечатление от грядущего показа.

Джексон Сторм настоял только, чтобы костюм вовремя подготовили к пресс-конференции, намеченной для проведения за несколько дней до праздников, так как сам планировал провести Рождество со своей семьей.

Напряжение сказывалось на всех. Особенно на Жиле. Он приходил на работу совсем осунувшимся и, когда начинал рисовать, его руки дрожали. Весь штат Дома моды Лувель, за исключением Джексона Сторма, понимал, что их молодой дизайнер работает на износ.

К сожалению, Джексон Сторм странным образом оторвался от реальности. Даже его давние коллеги не понимали, что с ним происходит. Глава крупнейшей в мире империи массового рынка мод стал глух ко всем текущим проблемам, проявляя интерес лишь к самым диким, нереалистичным прогнозам по поводу приближавшегося «Бала Белых Птиц». Даже Минди Феррагамо не могла объяснить странную эйфорическую отрешенность Джека. Великий Сторм панически боялся плохих новостей.