этаж штаба Северной группы войск, озираясь и приглядываясь. Нервозности, а тем более страха не чувствовалось. В лицах офицеров, сновавших по штабным коридорам, читалась озабоченность, не более. Хотя изредка попадались молодые лейтенанты, зло кривившие губы – дай только приказ, и мы этим пшекам покажем! И кузькину мать, и кузькиного папу – со всей родней познакомятся, белополяки недобитые!

На стенде с вывешенной газетой СГВ «Знамя Победы» постоянно толклись штабные, вполголоса переговариваясь. Голоса серьезны и напряжены, но боязливых ноток не слыхать. Благо, Борис Семенович не стал щеголять генеральским мундиром, и вот – сновал кругом, как невидимка.

Заглянув в выделенный его операм кабинет, он выдал глубокомысленное: «Ага! Все тут…» Перешагнул порог, и аккуратно прикрыл дверь за собой.

– Давайте сразу в работу, товарищи, – выбрал Иванов деловитый тон, – без реверансов и расшаркиваний. Многих из вас я знаю лично, с остальными познакомлюсь по ходу дела. Андрей, как обстановка?

– Приближенная к боевой, товарищ генерал-лейтенант, – забасил матерый человечище, которому явно не хватало стула.

– Без чинов и званий, – быстро добавил Борис Семенович.

– Ага, – рокотнул Андрей. – Всё готово к введению военного положения. Северная группа войск находится в полной боевой, на учениях «Союз-80» пятнадцать наших дивизий отрабатывают задачи по переходу польской границы и окружению крупных городов. Генерал Станислав Прохазка, командующий чехословацкой дивизией, рапортует о немедленной готовности к вторжению, еще две восточногерманские дивизии срочно подтягиваются к исходным рубежам. Маршал Куликов выбрал под резиденцию замок в Хеленуве, под Варшавой. Министр обороны Польши Войцех Ярузельский каждый день там…

– Не хреново девки пляшут, по четыре сразу в ряд… – тяжко вздохнул Иванов. – От себя добавлю, в качестве политинформации, что нашего военного атташе в Варшаве, полковника Рытова, едва не отозвали.14Этот вояка прямо заявил, что «Польша – это вам не Чехословакия, и здесь дело может дойти до большой крови». В Генштабе и впрямь склоняются к тому, что пятнадцатью дивизиями не обойтись, как бы все тридцать задействовать не пришлось! И с этого дня, товарищи, чтобы не пролилась большая кровь, опергруппам КГБ дозволены прямые действия… – с ухмылкой переждав одобрительный ропот, он продолжил. – Необходимо беспощадно выбить все руководство распоясавшихся профсоюзов! Ликвидировать особо говорливых клерикалов, вроде кардинала Вышиньского, а боевые группы… Так, что у нас там по боевикам и провокаторам?

– У нас тут сто восемьдесят военных городков, – бодро загудел Андрей. – Так вот, в большей части гарнизонов зафиксированы стычки с местными. Наших провоцируют, а когда мы даем отпор, поляки открывают стрельбу. Причем, гады такие, палят по своим же, по гражданским, чтобы потом всё свалить на русских! Жень…

Лобастый крепыш в «эксперименталке» кивнул, шелестя исписанными листками.

– В Свентошуве убито двое, – ровным тоном зачитал он, – в Тщебене, прямо в нашей восьмилетке, тоже двоих кокнули. В Шпротаве, Бжеге – по трое в каждом случае, а во Вроцлаве четверых положили. У наших «двухсотых» нет, пятеро «трехсотых».

Мрачнея, Иванов кивал, а затем с усилием вытолкнул:

– Это не простые поляки открывают огонь, а боевики вражеского подполья. Именно так и надо к ним относиться, товарищи. Иначе мы действительно дождемся партизанской войны. Выяснили, где вся эта сволочь кучкуется?

– Да, – прогудел Андрей, – вычислили почти всех. Местные, по большей части, не скурвились, сообщают, кто да что.

– А теперь этих «почти всех», – хищно оскалился генлейт, – надо помножить на ноль!

Опера довольно заулыбались.

– Ну, вас учить – только портить, – проворчал Борис Семенович. – Выметайтесь, и приступайте! Только давайте сразу условимся: привлекаем как можно больше поляков – из Службы безопасности, из ЗОМО… Грязную работу пусть делают сами! Всем ясно?

– Так точно! – загуляло по кабинету, шарахаясь эхом.

Стало пусто и гулко. Иванов приблизился к окну, оперся ладонями о подоконник, и вжал лоб в завиток рамы. Затаилась Легница…

Вообще-то, Лигниц. Немецкий городишко, пожалованный полякам товарищем Сталиным вместе с прирезанными землями Рейха. А стоило? Борис Семенович неласково усмехнулся.

Может, подсказать идейку Ю Вэ? Дескать, как разберемся с «белополяками», так сразу вернем отобранное – ГДР будет не против возвращения Щецина-Штеттина, и Гданьска-Данцига, и Вроцлава-Бреслау.

Множество немцев не забыло, как их выселяли в сорок пятом, и гнали на запад, а вступиться за них было некому – мужчины сидели в плену. Вот уж когда поляки себя показали во всей красе! Поиздевались вволю над женщинами, над детьми и стариками – отбирали скарб, били и убивали тысячами! Повторилась та же позорная, подлая история, что и прежде с евреями.

Недаром Устинов так озабочен! Если придется-таки вводить войска, хватит ли у немецких дивизий выдержки?

Оттолкнувшись от подоконника, Иванов нахмурился, даже потер лоб, словно облегчая воспоминания. Какая-то мысль не давала ему покоя еще в самолете, зудела и зудела в голове, пока «Ил-62» снижался, метясь в Домодедово.

– Склеротик хренов, – буркнул он, и мысль, словно обидевшись, тут же всплыла.

Генерал-лейтенант медленно, боясь спугнуть явленную идею, снял трубку и накрутил номер.

– Алло? Москву, пожалуйста. Добавочный… – он продиктовал цифры, и стал ждать, изнывая от протяжных гудков.

– Алло? – отозвалась трубка. – Пост охраны объекта «Москва-четыре» слушает.

– Иванов говорит.

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!

– И вам не хворать. Володя, случаем не на дежурстве?

– Здесь он!

– Дай мне его…

Провод донес возню, а затем молодой, слегка запыхавшийся голос заскребся в ухо:

– Слушаю, товарищ генерал-лейтенант.

– Слушай, слушай… М-м… Володя, помнишь того пацана? Ну, якобы внука Иван Палыча?

– А-а… Ну, как же, помню, конечно. Я ж его и привел.

– Вот-вот-вот! Что он говорил, помнишь? Мне сейчас всё годится, любое оброненное слово этого… Лжеантона.

– Хм… – затруднился дежурный. – Да ничего такого…

– Вспомни все, что он говорил, – настоял Иванов.

– М-м… Ну, он сказал, что ему надо к Юрию Владимировичу… А! Он еще, когда я его скрутил, пыхтел: «Пусти!» Я ему: «А лягаться не будешь?» А он: «Я не лягался! Я самбо занимаюсь!»

Пальцы генерал-лейтенанта непроизвольно сжались.

– Точно – самбо?

– Точно! Этот… который как бы Антон, все четко выговорил.

– Ага… Всё, спасибо, Володя!

Положив трубку, Иванов тут же ее снял, мельком глянув на часы. В Приморье раннее утро… А не фиг спать!

– Алло! Мне Владивосток. Начальника Управления КГБ Григорьева.

– Соединяю, – толкнулся мелодичный голосок телефонистки.

Понедельник, 28 апреля. Позднее утро

Около границы Красноярского края и Кемеровской области

– Privet, Dan! – смешливо воскликнула Агнета, осваивая русский. Хороший слух помогал – акцент почти не замечался.

Фрекен Фельтског развеселилась к обеду, хотя с утра выглядела безрадостной. А всё оттого, что женщины тяжелее переживают развод – еще год назад к ней надо было обращаться со словом «фру», как и полагается замужней