Ее провожатый вытер лоб, будто ему тоже стало жарко: «Фигуры, одетые в костюмы времени, принято называть демонами. Голые фигурки – их жертвы».

«По-русски говорят: в костюмы того времени», – поправила, но тут же спохватилась: неловко, старик может обидеться. Надо извиниться, в конце концов, какая разница.

Но он, если и обиделся, не подал виду. «Обратите внимание на выражение лица. Художник нашел его не сразу. Если госпожа бывала в Вене… На венском эскизе Человек-дерево улыбается. Также обращаю внимание госпожи на сполохи огня – на заднем плане. Может показаться, что художник изобразил пожар, горящие дома. Ничуть не бывало!» – он погрозил пальцем.

Гид, сопровождающий скандинавов, что-то пробурчал по-испански. Старик обернулся. Под его взглядом чужой гид как-то смешался и затих.

«Не пожар? А что?» – спросила и почувствовала себя маленькой, будто рядом с ней не старик в старомодной куртке…

«Конец света. Или, если госпоже угодно, канун Страшного суда. Принято считать, – он говорил мерным голосом экскурсовода, – что в это время случится космическая катастрофа: солнце и луна померкнут, звезды упадут с неба, само небо свернется в свиток. Этого мнения придерживаются некоторые авторы, с которыми трудно не считаться. В частности, апостол Матфей. Похожие картины являлись и автору Апокалипсиса, впрочем, и раньше, в “Книге Даниила”…»

В правом нижнем углу на стуле, поставленном над открытым люком, сидело странное существо. Головой оно походило на птицу, туловищем – на лягушку. Из клюва торчало тельце маленького человечка: придерживая одной лапкой, птица-лягушка запихивала его в глотку. «Оно… его глотает?»

«Нет-нет, – старик понизил голос, будто боялся, что его услышат другие экскурсанты, с которых ему не получить положенной мзды. – Наоборот. Выплевывает. На Страшный суд следует являться в теле. Надеюсь, госпожа помнит Ефрема Сирина, который свидетельствует: земля и море, звери, птицы и рыбы отдадут назад то, что поглощено и переварено. Ученые называют это круговоротом веществ в природе».

«Да, я понимаю. А что потом?»

«Потом… – будто собираясь подхватить ее под локоть, старик протянул руку. Почтительный жест замер на полдороге. – Потом раскроются книги, содержащие свидетельства обо всем содеянном и выстраданном людьми. Если у госпожи больше нет вопросов…»

«Есть, – она смотрела на бледные тела: их выплюнули бессловесные твари. – Этот художник… Он жил в Средние века?»

«Ну-у, – старый гид замялся. – Некоторые судят формально, говорят: в Италии уже Высокое Возрождение. Но здесь, на севере, гуманизм еще продирался сквозь вечные запреты. Отсюда и жестокость, и несвобода. Можно сказать, средневековые…»

Когда расплачивалась, дала больше, чем договаривались.

Старик протянул карточку: «Если госпоже понадобятся мои услуги, буду счастлив. Приятно иметь дело с человеком, который разбирается в живописи… А вы? Как бы его назвали?»

Сделала вид, что не поняла: «Всего вам доброго, желаю много туристов». Успела отойти на порядочное расстояние.

«Госпожа, госпожа!» – смешной старик бежал за ней, прихрамывая на левую ногу. Раньше, пока ходили по музею, не заметила его хромоты. Заставила себя остановиться: старый человек, к тому же калека.

«Если госпожа и вправду приедет, – старик улыбался, перемогая одышку, – я устрою замечательную экскурсию, госпожа не пожалеет. Инквизиция. О! – он замахал руками, опережая возможные возражения. – Госпожа не представляет себе, до какой степени это увлекательная тема. В особенности орудия пыток. Прошу вас, только представьте…»

«Я знаю, – дождавшись момента, когда можно вставить слово, она перебила мягко. – Видела в музее». – «В музее? В каком?» – старик ужасно оживился. – «Религии и атеизма». – «О! – Ей показалось, колченогий старик даже подпрыгнул. – Исключительно тонкая мысль. Я всегда полагал, что там, где дело доходит до пыток, религия ничем не отличается от атеизма. Может быть, госпожа подскажет, где находится этот музей?» – «В Петербурге. В России». – «О! – он снова восхитился. – И какие орудия там представлены?» – «Уже никакие. Теперь там просто собор».

«Просто собор? Восхитительно, лучше не придумаешь, – стариковские глаза вспыхнули, будто мысль о соборе наполнила его безмерной радостью. – А раньше, раньше?» – он перетаптывался на месте, похоже, от избытка чувств. «Обычные, – ей хотелось закончить разговор. – Испанский сапожок, дыба, какие-то щипцы. Точно не помню…» Старик засопел разочарованно: «А Кресло допроса? Поверьте, это тоже самое обычное приспособление, во всяком случае, в Нюрнберге его применяли вплоть до 1846 года. Обнаженного узника усаживали так, что при малейшем движении в его кожу вонзались шипы. Чтобы усилить муки, под сидением разводили огонь… Не правда ли, жаль?» – «Да», – она кивнула, представив себе муки агонизирующей жертвы. «Вот и я говорю: через сто лет очень бы пригодилось. Только представьте, как бы они запели…»

«Вы… Ваша семья пострадала от нацистов?» – она поняла, какой Нюрнберг он имеет в виду.

«А Охрана колыбели! – Казалось, колченогий старик ее не слышит. – А Испанский осел! Иногда его называют Креслом иудеев… Да-да, я всегда говорил: Россия – великая страна».

Она подумала: при чем здесь Россия? Точно из эмигрантов – какой-нибудь первой волны.

«Простите, но мне пора», – на этот раз отбросив церемонии. «Боже мой! – он вскрикнул испуганно. – Госпожа должна простить меня. Всему виною мой возраст. Я забыл самое главное: Дочь дворника. Никто не знает, почему оно так названо, но это орудие является великолепным примером огромного разнообразия систем принуждения, которые применялись…» – последние слова он выкрикивал ей в спину.

Свернув за угол, зашла в кафе. Заказала кофе. Сидела над чашкой, прислушиваясь к тихой музыке, механической, будто в кафе играл автомат. Демоны, одетые в костюмы времени, шли по кругу, ступая по полям шляпы – каждый в своем особом обличии: статная дама с высокими средневековыми рожками… толстая тетка, похожая на дуэнью… Рука об руку с ними брели голые фигурки, которых извергли звери, птицы и рыбы…

Человек-дерево смотрел на нее, повернувшись вполоборота.

Под его взглядом вспомнила вопрос старика: «А вы? Как бы вы его назвали?»

Отодвинула нетронутый кофе. Это всплыло само: предвестие Зла.

– Хозяева́! Есть кто живой?

Голос доносится с улицы. Она встает, распахивает створку.

За окном парень – щуплый, одетый в красную футболку: узкий лоб, волосы мышиного цвета. Голубоватые глаза.

– Здрасьте! Машинного масла не дадите? Капельку…

«Помянешь черта, он и явится, – она усмехается про себя. – Видимо, сосед. Вечером идти, подписывать…»

– Ну, здравствуй, коли не шутишь. Ты с какого участка?

– Я-то… – он сводит белесоватые бровки, будто собираясь с мыслями. – А чё? Ну, работаем тут. Бригадой. Дома вон красим. Случайно не интересуетесь? И возьмем недорого. Если чохом, в два слоя, ну… выборочно пройтись харчоткой, проолифить… Короче, пятьдесят…