Постояла и скрылась. Невнятный отцовский голос, короткий всхлип пружин. Дождавшись мертвой тишины, встал, подкрался к диванчику. Нащупал маленькую подушку. Собственно, даже не подушку – вышитую наволочку, набитую старыми тряпками. Мать называла думочкой. Смял полотенце, пихнул комком. С этих пор держал при себе, пристраивал рядом со своей подушкой. Ночью, когда являлись шлепки и картинка, совал руку в ее нутро. Вытягивал полотенце, расправлял под одеялом. Потом комкал и пихал обратно. Днем, проходя мимо, старался не смотреть: боялся, что родители что-то заподозрят, влезут вовнутрь, разорят…

Когда заблудились, вел себя как настоящий мужчина. Вспомнил все, что читал о лесе. Главный ориентир – мох, растет на стволах деревьев, всегда с северной стороны. Не его вина, что в книгах пишут одно, а в жизни выходит иначе. Не потому, что книги врут. Бывают разные леса. Если бы заблудились в тайге, сама бы убедилась. Не стала бы все портить, говорить глупости…

– Здравствуйте. Вы меня помните?

Он вздрогнул и повернул голову. Солнце, ускользающее на запад, поджало лучи.

За калиткой стояла женщина: глядя против света, он не разобрал лица. Только светлые брюки, желтоватая кофта, коротко стриженные волосы.

– Здравствуйте, – кивнул.

– Дело в том, что я оформляю наследство. Ужасная волокита. Уйма документов. Конечно, надо было давно, но знаете, как бывает… – женщина развела руками. – Соседи должны подписать. Я имею в виду, собственники. Ваша мама… Или отец. Короче говоря, те, на кого оформлена дача…

– Их нет. Собственник – я, – оглянулся опасливо, словно родители, услышав опрометчивые слова, могли обидеться. – Только я не вполне понимаю…

– Честно говоря, – она взялась за штакетину, – я тоже. Приняли закон. Знаете, новая метла… Кадастровый документ должны подписать соседи. Простите, – она сняла руку с калитки. – Вы сказали: их нет. Надеюсь, ваши родители… ваша мама… Как она себя чувствует?

– Авария. – Сказал и прислушался. – Там, на шоссе, – махнул рукой в сторону железной дороги, откуда доносился шум проходящего поезда.

– На шоссе? – она сделала шаг назад.

– Лобовое столкновение. Они ехали по своей полосе. Встречная машина пошла на обгон, – он объяснил словами милицейского протокола и отвел взгляд, лишь бы не увидеть тела, лежащие на обочине. Когда добрался до места, их лица уже прикрыли газетами: скорей всего, сами милиционеры. Или врач, приехавший на скорой. Проезжающие машины двигались медленно, будто оказывая уважение чужой смерти. На самом деле – благодарили свою: слава богу, их смерть опоздала к месту событий, зависла в пробке на выезде из города.

– А… тот, другой водитель? – женщина провела пальцами по вышитому горлу.

На этот раз глаза выхватили что-то белое, похожее на ком. Вздувшись, оно заполнило кабину иномарки. Освобождая дорогу, черный джип оттащили в сторону. По другую сторону дороги корчились останки «Москвича». На них было страшно смотреть. Милиционер объяснил: от удара заклинило двери, пришлось взрезать автогеном. В Соснове нет, вызывали из Приозерска – пока дозвонились, пока доехали, прошло часа три. Потом, будто утешая, сказал: тела совсем не пострадали. В заднем окне зеленели кустики рассады – они тоже не пострадали.

– Другой водитель выжил. Сработали подушки безопасности. Но его оправдали.

– Как? – ее брови взметнулись.

Он почувствовал раздражение: можно подумать, эта женщина живет на другой планете, не имеет понятия о нынешних судах.

– Так. Освободили из-под стражи. Прямо в зале суда.

– Да, я понимаю… Простите, – она прижала к груди папку, надо полагать, с документами. – Можно войти?

Дернув калитку на себя, он позволил ей перейти границу его единоличных владений.

Она села на скамейку. Он остановился у камня. Теперь, когда они поменялись местами – не он, а она против света, – черты ее лица стали четкими и ясными. Женщина кого-то напоминала. Если напрячься, может быть, удастся вспомнить.

Но он стоял, замерев. Прислушиваясь к голосу, который убеждал его в том, что в любых обстоятельствах следует принимать разумные решения. Особенно теперь, когда настали трудные времена. Голос бывшей жены, поднявшийся из глубин памяти, куда он отправил его, словно преступника в каземат, зудел как комар:

…Конечно, трагедия. Но родителей не вернешь. По закону, конечно, осудят. Тебе что, легче станет? Мужик предлагает деньги, хорошие. Сидишь, уткнувшись в свои бумажки. Оглянись, подумай о дочери. Всё рушится. Это катастрофа. Ребенка надо спасать… – жена уговаривала упорно. Пока он наконец не сдался.

Через пару дней принесла какую-то бумагу. Он просто подписал. Втайне надеясь: никакой суд на такое пойти не может. Одно дело – он, сын пострадавших. Другое – судья. Оказалось: не может – это в прежние времена. Теперь – еще как… Вот она, демократия…

На эти деньги жена и уехала в Америку, увезла дочь. Потом выработал подходящую формулу: подпись, поставленная под давлением. Своего рода пытка. Сыновним горем. А разве – нет? Любая экспертиза подтвердит: человек, в одночасье лишившийся родителей, находится в состоянии аффекта, не отвечает за свои действия и поступки…

– Простите, а вы, собственно, кто? – с подозрением, будто женщина, сидящая на скамейке, едва не выпытала из него опасные подробности, застав врасплох. Тоже говорила о какой-то подписи.

– Вы меня не узнали? Я – соседка. В смысле, дочь соседей. Помните, приходила к вашей маме. Она дала мне цветы. Выкопала. Вот здесь, – женщина показала рукой на клумбу, заросшую сорняками.

Склонив голову к плечу, он слушал слова, будто вчитывался в трудный абзац, еще не улавливая смысла:

– Так вы… Вот оно что… – испугался, что сейчас зальется краской, и она догадается, поймет, о чем он думал перед самым ее приходом. Кажется, все-таки покраснел.

На всякий случай оглянулся на солнце, уже умерившее дневной пыл:

– Ужасная жара.

– Сейчас ничего. А днем – вообще ужас! Какое-то марево. Позавчера вечером – вы заметили? – вдруг похолодало. Я уж обрадовалась: ну, думаю, всё. Кончилось. А утром – снова-здоро́во…

Ему не понравился ее тон: слишком оживленный. И эти выражения: снова-здоро́во… За кого она его принимает?

– …в Интернете. Говорят, в последний раз – тридцать лет назад, в восьмидесятом. Тоже страшная жара. И, главное, духота. Люди в обморок падали, прямо на улице и в магазинах.

– Не знаю, – он покачал головой в сомнении. В восьмидесятом он как раз поступал. Но особенной жары не запомнил…

Женщина порылась в папке и достала лист.

– Вот. Подпись надо поставить здесь.

Он взял машинально.

Поднес к глазам. На листке был нарисован какой-то план.

Женщина говорила о кадастре, о розовом бланке, удостоверяющем право собственности, о конторе, в которой заказала пакет документов. После гибели родителей он тоже переоформлял, ездил в Сосново, предъявлял свидетельство о смерти. Но соседи ничего не подписывали.