же. Сестры добивались возвышения Николая Николаевича. Царица со всем жаром любви к мужу и сыну защищала их и их права. И она толкала государя на защиту их. Она раскрывала интриги и настаивала на принятии против них мер.

Нервно больная, религиозная до болезненности, она в этой борьбе видела борьбу добра со злом и в этой борьбе опиралась на Бога, на молитву, на того, в чьи молитвы она верила, — на старца.

Старец же, которому великие княгини Анастасия и Милица Николаевны когда-то кланялись до земли и целовали руку, которого они когда-то рекламировали, а еще не так давно защищали от полиции, мстил им. Мстил им с той же горячностью, с какой они теперь вредили ему за то, что он не оправдал их надежд и променял их на Вырубову, которую они же познакомили с ним. Да и его-то, старца, не кто иной, как они продвинули к их величествам.

Государь знал обо всех этих замыслах, но, видимо, не верил им. Безусловно, не верил он и в то, что Николай Николаевич принимает в этом личное участие, хотя Маклаков, будучи министром, докладывал ему о секретных сношениях великого князя с Гучковым; перед самым своим уходом доложил о перехваченном письме Гучкова к великому князю, письме, которое очень компрометировало их обоих и о котором в то время много говорилось в свите.

Знал государь и обо всех забеганиях в Ставку некоторых министров, о вмешательстве Ставки в дела внутреннего правления, знал, как все больше и больше зазнавался в сношениях с министрами Янушкевич, и понимал, что все это не могло делаться без ведома великого князя.

Выше уже говорилось, как относился государь к странной дружбе великого князя и князя Орлова. В результате доверие государя к великому князю пошатнулось. К Орлову оно совсем пропало. Был заподозрен полковник Дрентельн (когда-то очень друживший с А. А. Вырубовой). С ними связывали Джунковского.

Но пока дело касалось лично государя, как монарха, пока дело шло о личных против него интригах, государь, большой фаталист и человек, искренно веривший в верность армии и ее начальников, не выражал намерения принимать какие-либо предупредительные меры. Но когда разраставшаяся катастрофа на фронте стала угрожать чести и целости России, государь вышел из своей казавшейся пассивности.

Отлично осведомленный обо всем, что делалось в Ставке, в армиях, в тылу, хотя правду часто старались скрыть от него, болея, как никто, за неудачи последних месяцев, государь после падения Ковно решил сменить верховного главнокомандующего и стать во главе армии.

Оставлять великого князя с его помощниками на их постах было невозможно. Заменить его каким-либо, хотя бы и самым способным, генералом нельзя было без ущерба его достоинству, как члена императорского дома. Выход был один — верховное главнокомандование должен был принять на себя сам государь. И в сознании всей великой ответственности предпринимаемого шага, в сознании лежащего на нем долга перед Родиной, ради спасения чести России, ради спасения ее самой государь решился на этот шаг в критическую минуту войны.

Решение было задумано, зрело продумано и принято государем по собственному побуждению. Принимая его, государь исходил из религиозного сознания долга перед Родиной, долга монарха — ее первого слуги и защитника.

В своем решении государь находил опору в царице Александре Федоровне. И если государь смотрел на предстоящий шаг с точки зрения интересов России и войны, то государыня видела в нем также и предупреждение государственного переворота, задуманного против ее августейшего супруга, против ее любимого сына.

8 августа военный министр Поливанов выехал по повелению государя в Могилев, куда была переведена Ставка Верховного главнокомандующего с письмом от его величества к великому князю.

В своем письме, с которым государь ознакомил Поливанова, его величество сообщал, что переживаемый на фронте момент настолько тревожен, положение настолько плохо, что государь считает своим долгом стать во главе армии. Что он берет себе начальником штаба генерала Алексеева. Великому князю предлагалось стать наместником Кавказа, вместо увольняемого по болезни графа Воронцова-Дашкова, причем в качестве помощника по военной части ему предлагается генерал Янушкевич. Предлагается взять на Кавказ и князя Орлова.

9 августа вечером Поливанов вручил письмо великому князю, которому доложил предварительно о принятом государем решении. Великий князь перекрестился широким крестом и постарался казаться спокойным и довольным. 10-го Поливанов передал генералу Алексееву в Волочиске повеление его величества и днем 11-го вернулся в Царское Село.

В тот же день государь принял генерала и, выслушав доклад о поездке, горячо благодарил его и трижды поцеловал.

В тот же день государь отправил письмо о своем решении наместнику Кавказа больному графу Воронцову-Дашкову, поручив отвезти его на Кавказ флигель-адъютанту графу Дмитрию Шереметеву, женатому на дочери графа Ирине Илларионовне. На вопрос графа, должен ли он доложить об этой командировке начальнику Военно-походной канцелярии князю Орлову, государь ответил: нет.

После возвращения генерала Поливанова слух о намерении государя принять верховное главнокомандование распространился по Петербургу.

Благородный порыв государя не был поддержан ни Советом министров, ни обществом, ни Государственной думой. Все сходились во мнении, что и великого князя, и Янушкевича с Даниловым, конечно, надо сменить, но все были против того, чтобы государь брал на себя верховное главнокомандование. Серьезные люди находили это опасным, как отвлечение государя от дела управления государством, как удаление его от Петербурга, все же вообще боялись влияния на ход войны со стороны царицы и стоявшего за ее спиной Распутина, в которых совершенно неправильно, совершенно неосновательно видели как бы немецких сторонников.

Второе соображение играло главную роль, и оно-то и подняло тогда весь шум против решения государя.

Совет министров, поставленный в известность о решении государя Поливановым, поручил князю Щербатову переговорить с дворцовым комендантом Воейковым, доказать ему всю пагубность предполагаемого шага и просить его помочь отговорить его величество от его решения. Щербатов виделся с моим начальником, говорил с ним, и как один из доводов в пользу непринятия командования выставил то, что государя в новой его роли будет трудно, даже невозможно, охранять. Последний довод был, конечно, несерьезен. Воейков не был согласен с точкой зрения министров и высказывал твердое убеждение, что принятие государем командования спасет положение и будет принято в армии с восторгом.

Попытки отговорить государя, сделанные министрами Сазоновым, Щербатовым и председателем Государственной думы Родзянко, оказались неудачными. На довод Родзянко, что при неудаче государь подвергнет риску свой трон, государь ответил: «Я знаю, пусть я погибну, но спасу Россию». Слова пророческие.

Министр двора Фредерикс тоже выступил было с переубеждением. Он начал сразу заступаться за великого князя перед государем, но государь, хлопая рукой