Она вернулась в кухню и снова плакала там, положив голову на руки рядом с полупустой чашкой остывшего кофе.

Наконец решилась, встала и в ванной смывала и смывала горе, холодными ладонями плескала на лицо, на воспаленные глаза ледяную воду.

И, вглядываясь в сиреневый туман за окном, набрала телефон подруги. Ну, не подруги – так, приятельницы.

Александр Мергень вошел в дом и, не раздеваясь, двинулся в кухню. Открыл холодильник, быстро отрезал пару кусков сыра, положил на ломти цельнозернового хлеба, налил бокал бургундского. Чуть не давясь, торопливо глотал, приветливо кивая жене.

– Да, милая. Заседание кафедры затянулось, бывает. Никто не ценит время – ни свое, ни чужое. Да, опять гулять. Пройтись перед сном – это must. Скоро буду.

И, не успела она и слова сказать, как дверь хлопнула.

Когда он вернулся, она уже лежала на своей половине супружеской постели и только ждала, когда он опустится рядом, чтобы включить дивидишник. Диск посоветовала и дала подруга. Ну, не подруга – приятельница. Аликс только что просмотрела его в одиночестве и одобрила.

Муж был возбужден и словно пьян. Нет, запах бокала бургундского испарился, а сейчас Аликс уловила только свежесть ночного тумана и какой-то едва ощутимый аромат… Это не были духи, нет, пожалуй. Странный, давно забытый, он встревожил память, и наконец она поняла: так пахло счастье. Так пахло ее детство до разрыва родителей. Так пахла любовь. Молоко и мед. Свежий хлеб. Солнце…

Она взглянула на него. Александр Мергень лежал неподвижно и тихо улыбался во сне.

Аликс нажала на пульт. Артисты исчезли, экран почернел. И она выключила лампу у кровати.

Где-то в белой постели, глубоко под его подушкой, может быть, даже под матрасом, тихо, словно мышь, пискнул мобильник. Аликс только потянулась к нему, но муж повернулся во сне, и женщина убрала руку.

Встав, накинула халат и, вытирая слезы, пошла за снотворным.

Утром на кухню вышла Лола. Старики еще спали, а ей хотелось кофе и жизни. Хотелось запаха кофе и аромата жизни.

И она распахнула окно. Выключила вечно рокочущий кондиционер и настежь отворила раму. В оконном стекле, словно в зеркале, промелькнула стая белых голубей, и над подоконником затрепетал ветер. Упругий, словно натянутый парус, он нес девушку над вершинами тополей, над серыми ветвями вязов, над золотым куполом храма к голубому небу. Играл ее длинными черными волосами. Румянил щеки.

«Ну и пусть, – думала Лола, – пусть я навсегда несчастна. Вчера я еще верила в любовь, а сегодня – нет. И никогда не поверю. Ну и пусть. Зато я поеду в Париж. – И она счастливо улыбнулась. – Сейчас же, вот хоть завтра. Школа, экзамены – все это еще успеется. Сгоняю на недельку и вернусь. И никто мне не нужен. Особенно этот придурок… Как я могла перед ним плакать… Значит, вот что такое измена. Из-ме-на. Он мне – из-ме-нил… Ветер переменился, человек изменился – и изменил. Вчера дождь, сегодня солнце…»

Она задумалась.

«На самом деле изменить невозможно, – думала она, прижимая теплое и сильное тельце абиссинской кошки к своему лицу. Кошка мурлыкала, выпуская и втягивая когти. – Ведь если ты любишь, то не изменишь. А если изменил, значит, не любишь. Вот и все».

Лола отцепила от халата кошку и насыпала ей горстку корма. Сунула в уши серебристые затычки с проводами от плеера. Сварила себе кофе, припевая и приплясывая, выпила его, глядя в открытое окно и вдыхая запахи весеннего утра. И побежала одеваться. Она никогда не красилась: то, из-за чего ее подруги опаздывали в школу, было ей не нужно. Глаза из-под густых черных ресниц сияли, брови разлетались по белому лбу двумя черными крыльями, щеки были ярче роз. Всего несколько минут – и входная дверь за ней захлопнулась.

Этот звук разбудил Аликс. Предвестник неизбежного одиночества. Его начало. Его знак. Ни мужа, ни его мобильника уже не было в постели – снотворное продержало ее в плену слишком долго. Она заглянула в кабинет – да, вот он уже за компьютером. А мобильник заряжается рядом, под правой рукой. Утренняя почта. Завтрак – а потом тот же звук закрывающейся двери. И она одна на целый день. Да, работа. Да, люди. Но ближе всех, всегда ближе всех – одиночество.

Это страх, – догадалась вдруг Аликс. – Вот что такое одиночество. Это просто страх. Не быть одной, а бояться остаться одной – вот настоящее одиночество. Это из детства. Несчастного, одинокого и близкого. Бедная маленькая девочка, ты и сейчас мне ближе всех, ближе дочери… Сколько раз захлопывалась входная дверь, сколько раз ты оставалась одна вечерами… Когда так тихо, странно тихо, страшно тихо, а за окнами ночь… Сколько раз засыпала одна, сжавшись в комок, устав от страха… Вот и причина всего.

И ей стало легче.

В холле веял ветер. Он проносился из кухни и исчезал за поворотом коридора. Аликс пошла против ветра и так оказалась в кухне. Окно было распахнуто. На полу стояла пустая мисочка. Кошки не было.

Аликс ни на что не надеялась. Привыкла. И не стала звать кошку, не стала искать ее по квартире. Незачем было терять время. Окно притягивало.

Неподвижное тельце львиного цвета лежало далеко внизу, на асфальте. Далеко, как жизнь от смерти. И так же близко.

Аликс отвернулась и вынула из кармана халата свой мобильник. Позвонить куда-нибудь. Сначала в службу спасения… «Странно, – подумала она. – Почему я не крикнула, не позвала Сашу?»

Телефон в ее руках ожил: «получено одно сообщение». На расстоянии вытянутой руки, с трудом разбирая буквы на экране, Аликс пыталась понять смысл слов. Слова складывались в рифмованные строки:

Жажда секса не порок.

Нужен лишь один звонок.

Если будет интерес,

Шли немедля эсэмэс.

Только без обид, ОК?

Теперь номер отправителя был ей знаком. Как и стиль – нравоучительно-уголовный.

Аликс набрала телефон службы спасения, но сразу же следом – номер своей коллеги, тоже журналистки и американки. Той, что не так давно воспользовалась услугами частного детектива, получила доказательства измены мужа и, уличив, простила его, но не без определенных условий, довольно жестких.

«Иначе с ними не справишься, – думала женщина. – Пора спасать: себя. Лолу. Мужа. Кошку уже не спасешь».

И, запив остатками холодного кофе из чьей-то чашки таблетку валиума, закрыла окно и направилась к кабинету Александра Мергеня. Желтое тельце на сером асфальте было по-прежнему неподвижно.

* * *

Саша Огнев открывал свою почту. Апрельская ночь звала, но не к кому было идти, хотя фонари-бокалы, полные магического светящегося питья, стояли вдоль университетских аллей райского сада, будто на столе, накрытом для волшебного празднества. Над всем этим висела в тумане луна – неправильная, вытянутая, словно голова идиота, с расплывчатыми чертами и блаженной улыбкой.

Апрельская ночь ждала, но зван он не был. Корни пробуждались в серой земле, темнели фиолетовые в ночи нежные пролески, белели во тьме подснежники, покорно склоняясь к тающим следам зимы, – но зван он не был. Все было – только его не было.