— Что за язык у тебя, мама? Что ни слово, то как жабаизо рта выпадает. Чем же я тебя обидела так?

— Обидела тем, что всю жизнь я тебе отдала, надеялась —ты человеком станешь. Нитку последнюю снимала с себя: «Надень, доченька, пустьна тебя люди посмотрят!» Все надежды мои псу под хвост!

— А что ж, когда люди на меня смотрели, ты говорила,что они на тебя, а не на меня смотрят?

— Когда такое было?

— Когда девушкой я была. А потом еще говорила, что утебя про меня спрашивают: «Кто эта старушка высохшая? Это ваша мама?» Непомнишь такого? Я не знаю, что с Мариной Влади было бы, если б ей с детстватвердили, что она уродка.

— Я тебе не говорила, что ты уродка! Я хотела, чтоб тыела лучше, и говорила: «Не будешь есть, будешь уродяга».

— Всякое ты мне говорила… Не буду при Саше. Ногу ты мнетоже сломала, чтоб я ела лучше?

— Я тебе не ломала ноги! Я тебя стукнула, потому что тыизводить начала! Идем с ней по улице Горького, — стала рассказывать мнебабушка, смешно показывая, какая капризная была мама, — проходим мимовитрин, манекены какие-то стоят. Так эта как затянет на всю улицу: «Ку-упи!Ку-упи!» Я ей говорю: «Оленька, у нас сейчас мало денежек, я не могу тебе этокупить. Приедет папочка, мы тебе купим и куклу, и платье, и все что хочешь…»«Ку-упи!» Тогда я и стукнула ее по ноге. И не стукнула, а пихнула только, чтобона замолчала.

— Так пихнула, что мне гипс накладывали.

— У тебя не перелом был, у тебя была трещина, но ты жене жрала ничего, вот и были кости, как спички. Я потому и заставляла тебя лучшеесть. Сама голодная ходила, в тебя впихивала. А ты хоть раз поинтересовалась:«Мама, а ты сыта?» Не то что любви, благодарности ни в одном взгляде не было.Только и знала последние жилы тянуть. В больницу приходила, деньги требовала!

— Я не требовала. Я на чулки попросила, а ты начала мнеспектакль разыгрывать, как ты скоро умрешь и тогда мне все достанется.

— А ты и сказала, что не можешь ждать, пока я умру!

— Нет, я просто сказала, что чулки мне сегодня нужны.

— Могла бы потерпеть, не таскаться, пока мать вбольнице. Но у тебя папочка был перед глазами, потаскун известный, конечно,отстать боялась. Превзошла! Превзошла! Он с гениальными карликами не якшался.Хотя не знаю, они с цирком ездили в Омск на гастроли, там вроде были лилипутыкакие-то…

— Баба, ну что вы все ругаетесь? Дай я с мамой поговорюнемножко. Я ее столько не видел…

— Эх, господи, сколько сил ушло, сколько нервов отдано— все впустую. За что, Господи, — одного ребенка похоронила, второгопроституткой вырастила?

— Что ж ты меня все в проститутки записываешь? У меняза всю жизнь два мужчины было, а в проститутках я у тебя лет с четырнадцатихожу.

— Я хотела, чтоб ты училась, а не таскалась!

— Я не таскалась, но то, что всю жизнь думала про себя,что такая ученая, а не нужна никому, — это так. И то, что не о роляхдумала, а не знала, за чьей спиной от тебя спрятаться, — тоже так. И есливижу сейчас, что есть человек, который меня любит и который ради меня работаетс утра до ночи, так, может, в этом и есть мое счастье. Отец тебе всю жизньотдал, ты этого оценить не умела. Я умею. За это ты меня втаптываешь? А был быребенок со мной, которого ты мне пятый год не отдаешь, так, может, я и совсемсчастлива была бы.

— Человек твой не ради тебя работает, а ради квартиры,можешь себя не тешить. А ребенка ты сама бросила. Мне держать его не надо, онсердечком своим сам все чувствует. Понимает, кто за него кровью исходит, а ктона урода променял полутораметрового. Спроси — сам скажет. Ладно, пойду пожратьтебе дам. Может поправишься немного, Гойя твой хоть Козетту с тебя напишет, всеж не совсем прислугой будешь… — И, глянув на меня исподлобья, бабушкавышла из комнаты.

Я снова остался наедине с мамой. Снова получил несколькозамечательных минут и засуетился, понимая, что сегодня таких минут больше небудет. Я обнял маму изо всех сил и не знал, предложить ли ей еще раз сыграть в«блошек», попросить ли что-нибудь рассказать или послушать еще Высоцкого.

— Расскажи мне что-нибудь, — решил я наконец.

— Не знаю даже, что и рассказать. Бабушка мне все мыслисмешала, сижу, как курица, глазами хлопаю.

— И чего вы с ней все ругаетесь?

— Такие вот мы у тебя… Ругливые. Дядя Толя книжкупринес старинную. Называется «Заветные сказки». Старинные сказки русские,необработанные. Там такие тексты, ну точно как бабушка выдает.

— Как? — засмеялся я.

— А вот так! — обрадовалась мама тому, чтозаинтересовала меня рассказом. — Про попа, например, есть сказка, как кнему мужик нанялся работать и назвался Какофием. Работать не работал, стащилкалачей связку, в шапку попу наложил и сбежал. Поп его искать бросился, наделшапку, выбегает за ворота и кричит: «Не видали ли, люди, Какофья?!» А емуотвечают: «Видим, батюшка, каков! Что ж ты весь в говнах?»

Я захохотал так, что в груди у меня захрипело. От сильногосмеха мне иногда сжимало легкие, как во время болезни, только не так сильно, ипроходило это само, без порошков Звягинцевой.

— А еще какие? — нетерпеливо спросил я.

— Про петушка есть еще смешнее. Был петушок один,отправился путешествовать. Вот идет он по лесу, встречается ему лиса…

— Оля, иди есть! — крикнула из кухни бабушка.

— Я поем, дорасскажу тебе.

— Расскажи сейчас! — испуганно уцепился я заослабевшие объятия. — Потом вы опять с бабушкой кричать будете, а мы так ине поговорим.

— Поговорим обязательно, я же еще не ухожу.

— Ну я же знаю, как будет! Не уходи, подожди!

— Ты же не хочешь, чтоб я с голоду умерла?

— Ты поешь, только про петушка расскажи. Коротко хотябы…

— Ну, он встречает лису, волка, медведя, все у негоспрашивают: «Куда ты, петушок, идешь?» «Путешествовать…»

— Ты есть идешь или нет? Что я, тебе еще и набиватьсядолжна!

— Я пойду, а то она ругаться начнет.

— Мама…

— Сейчас я вернусь.

Объятия разорвались. Чумочка встала и пошла к двери. Тысячиневидимых рук бросились за ней, но понуро вернулись к груди, бессильныезаменить две настоящие. Я знал, что мама скоро уйдет и обнять ее я уже несмогу. Но мама выглянула в коридор, быстро вернулась ко мне, прижала изашептала в ухо:

— Не грусти, сыночка. Скоро дядя Толя получит хорошуюработу, у нас будет много рубликов, и я смогу тебя забрать. Мы давно хотим, нонам вдвоем сейчас совсем жить не на что — как мы втроем будем? Обязательнозаберу тебя! И поговорим тогда, и поиграем, и все, что захочешь. Все времявместе будем, обещаю тебе. Ну не куксись, кисеныш. Что ты, как маленький совсем?Я же здесь еще. Сейчас приду к тебе опять.