Серега не очень любил веселую громкость студенческих сборищ. Он был искренне рад за Пашу, что у того есть жена, а скоро будет и ребенок. И еще больше был рад за себя, что у него ничего подобного нет и не предвидится.

* * *

Серега продолжал практиковать пустую пачку от «Явы», вклиниваясь между растущими аппетитами Лехи и Петьки. Он дорожил этой пачкой, убирал ее в свою тумбочку, стряхивал с нее пыль и даже обернул скотчем, чтобы не истрепалась. И категорически пресекал попытки друзей заменить ее на более дорогую и яркую пачку «Мальборо». Эта «Ява» была талисманом, символом пустоты его сердца. Он туда никого не впускал.

Между тем Паша с Люсей обживали выделенную комендантом из «личного фонда» крошечную комнатушку, которую им на свадьбу подарили Серега, Леха и Петька. Подарок обошелся им недешево. Комендант потребовал заменить натуральный оброк денежным, что говорило о возросшем уровне его экономического сознания. В этой комнате округлый живот Люси едва помещался. Кроватку ребенку некуда было поставить, и молодые решили соорудить колыбель, прицепив ее к потолку. Паша с искренней радостно рассказал родителям о таком чудном эргономичном решении. Он сказал и забыл, пошел варить свой постный борщ.

А его мать, Вера Самойловна, не забыла. Она проплакала всю ночь, представляя, как люлька падает с потолка. Ведь закреплять ее собирался сам Паша. Люлька представлялась деревянным корытом, как в фильмах про дореволюционное прошлое. Самое страшное, что это корыто могло задеть спящего Пашу и даже разбить ему нос. Про содержимое люльки почему-то не думалось.

Наутро Вера Самойловна поставила перед Иваном Фомичем новую задачу – вернуть Пашу и Люсю с животом в лоно семьи. Незамедлительно. Партийный босс и сам в глубине души страдал от семейного разлада, тем более что на знаменах его партии крупно цвели слова про семейные ценности, но он не хотел идти на поклон к строптивому сыну. Решено было послать на переговоры Свету, Пашину сестру, которая, в отличие от брата, достойно представляла своих породистых родителей. Для успешности миссии ей в дорогу купили тортик, который должен быть сыграть роль трубки мира.

* * *

Сергей увидел Свету, когда та, обремененная тортом, поднималась по обшарпанной лестнице общаги. Она шла ровно по центру, чтобы не касаться ни лестницы, ни перил. И Сергею пришлось посторониться, плотно прижавшись к стене. В долю секунды он заметил нацарапанное на стене матерное слово и был рад заслонить его от этой странной гостьи. То, что Света – гость, было очевидно. Слегка изумленный взгляд, едва тронутые брезгливостью губы, напряженные и скованные движения чужака, ожидающего разоблачения и подвоха, и вместе с тем любопытство и удивление, придирчивое разглядывание нового для нее мира – все это выдавало в ней нездешность, отчетливую потусторонность. И Сергею захотелось представить свой мир более презентабельным, хоть матерное слово прикрыть.

Впрочем, это он потом, минутой позже, придумал себе такое объяснение, чтобы унять беспокойство от несвойственной ему поспешности, даже суетливости, с которой он шарахнулся к стене, уступая девушке дорогу. Это было объяснение, которое выдерживало проверку разумом, но опрокидывалось чувствами. Внутри противно сипело: «Не-е-ет, не то, не обманывай себя». В его поспешном жесте было что-то не свойственное ему, какое-то пораженчество, намек на капитуляцию.

Девушка поднималась вверх, а Серега спускался вниз. На улице он постоял, словно прислушиваясь к себе, и решительно закурил. Нет, курить совсем не хотелось, но Сергей себя заставил. Потому что хотелось совсем неправильного и ненужного ему: стоять и вспоминать едва уловимый аромат, исходивший от девушки. Этот аромат словно привязался к Сереге, окутал его облаком. Как будто он в скафандре, и в шлем, напоминающий круглый аквариум, закачан этот запах.

Обычно Сережины девушки пшикались духами прямо перед свиданием или даже в его присутствии. Это был удар по его носу, но он терпел, потому что жалел. Ведь что может быть жалостливее, чем излишне надушенная девушка?

А тут запах тонкий, пунктирный, какой-то остаточный, как будто в прошлой жизни, будучи наложницей фараона, эта девушка натирала свое тело ароматными маслами старательно, искусно и обильно. Это были запахи прошлого, в них мерцали золото и могущество, угадывались жестокость и сила, рисовались пирамиды и тысячи рабов. И теперь девушка, оказавшись в новом веке, понимает его неуместность, старается избавиться от этого аромата, скрыть его под одеждой, спрятать под новыми парфюмерными ухищрениями. Но не выходит, восточные нотки въелись в кожу. Едва угадываются, а все равно пьянят.

Нужно перебить этот запах, прочистить легкие сигаретным дымом, освежить голову никотином. Поэтому Сергей старательно выкурил сигарету. А потом еще одну. Перебил, прочистил, освежил. Словом, разбил скафандр и выпустил аромат гулять по ветру. Буквально выкурил его.

Купил кефир и вернулся в общагу.

* * *

В комнате был переполох. Такой, что никто особо не заметил застывшего в дверях Серегу. Три стула занимали гости: Паша, его пузатенькая Люся и лестничная гостья. А хозяева суетливо передвигались по комнате, заталкивая носки и разный мусор под кровати. При этом в воздухе витали возбуждение и радостная приподнятость. И ясно, что не Паша с Люсей были тому виной.

Сергей кашлянул.

– А, вот и наш Серега пожаловал, – сделал приветливое лицо Петька. И тут же без паузы продолжил: – Давай мой руки, сейчас за стол садиться будем, тортик есть.

Сергей понял, что девушка с тортом не только на него производит оглушительное впечатление. Петька говорил как контуженный. В здравом уме никто в их комнате не говорил «пожаловал» и «мойте руки, сейчас за стол садиться будем». Было бы чего на стол поставить, а с руками каждый сам разберется, не маленький. Вообще приход человека, когда в общежитии собираются что-то есть, называется не «пожаловал», а «приперся». И Петька, потомственный самогонщик, это прекрасно знал. Значит, сильно его контузило.

Сергей, чтобы вернуть друзей на привычную тропу, съязвил:

– Как? Сразу с тортика? Даже без икры?

И получил в ответ только ему предназначенную зверскую гримасу Лехи. Лехе хотелось праздника, когда посередине стола стоит торт, а не трехлитровая банка икры. И чтобы девушка разрезала тортик, накладывала куски и – обязательно – облизывала испачканные взбитыми сливками пальцы. Медленно облизывала, тягуче. Он бы даже мог помочь ей в этом. Нет, не позволит, убежит мыть руки. А он следом, прямо как коршун, потому что там один вентиль надо правильно открывать, иначе сорвет на фиг. И там, в благодарность за спасенный вентиль, она, может быть, как-то особенно улыбнется ему, прислонится, поцелует. Вот какие могут быть последствия тортика. А тут икра, икра!.. Накаркает еще.

– Нет, ребята, спасибо, – Сергей впервые услышал ее голос, – оставьте себе икру, это довольно дорого… – и осеклась.

Сергей понял, что она проглотила «для вас». Но понял не только он, потому что Петька тут же распушил перья:

– Какой дорого! Дорого! Да мы ее ложками едим. У Алексея отец сам рыбу ловит. Забесплатно. – Пожалуй, впервые он назвал Леху Алексеем.