* * *

Личная жизнь Сергея была его личным делом. То есть он периодически впускал в свою кровать стройные женские тела, некоторым даже позволялось хранить косметичку в его прикроватной тумбочке. Но недолго. Тумбочка была маленькой, а кровать узкой. Сергею это быстро надоедало. И как только женское тело начинало намекать, что к нему прилагается еще и душа, которая страдает, чего-то там хочет и на что-то надеется, наступал конец. Тело вместе с душой получало отставку.

К тому же он ведь жил не один в общежитской комнате. В очереди стояли три соседа: Леха, Петька и Паша. И все периодически переживали микророманы. Система оповещения была незатейливой, но работала безотказно. Если приходишь с занятий, а на дверном косяке лежит пустая пачка «Явы», то это условный знак, который означает: «Простите, ребята, но сегодня вы тут не живете». Ребята все понимали, матерились, но не вслух, чтобы не сбить романтический настрой по ту сторону двери. И шли уплотнять соседей. В ответ соседи периодически уплотняли Сережину комнату. Так и жили.

Когда их соседа Пашку отчислили по итогам сессии, Серега понял, что могли чувствовать жильцы коммуналки, провожая соседа в долгий путь. «Меньше народа, больше кислорода», – такая детская присказка могла родиться только в стране, где многие поколения выросли в коммуналках с одной уборной в конце длинного коридора. Но Паша был свой, проверенный боец, совладелец пустой пачки «Явы», и ребята решили: в тесноте, да не в обиде.

Отчисленный Паша продолжал жить студенческой жизнью, как будто ничего не изменилось. Он жил в общежитии, ходил на студенческие дискотеки, курил на лестничных клетках общаги, складывая окурки в банки от кабачковой игры, подсунутые под батарею. И даже горячо поддерживал тех, кто считал, что теория вероятности с высокой вероятностью взрывает мозг. Словом, оставался нормальным студентом. Только на занятия уже не ходил. Освободившееся время от тратил на обустройство быта их общежитской коммуны. Научился готовить постные борщи без мяса, по поводу чего любил повторять: «И деньги, и здоровье экономим». Хотя Сергей подозревал, что деньги тут играют главную роль. Их здоровью мясо явно бы не повредило.

Комендант общежития поначалу пытался пригласить Пашу «с вещичками на выход», попросту выдворить его. Но потом отстал. То ли в силу душевной чуткости, то ли потому, что Пашкины друзья щедро одаривали пьющего коменданта выпивкой и закуской. Верзила Леха, сын потомственного браконьера с Приморья, выделял в пользу коменданта красную икру, которую накладывал в банку из-под икры кабачковой. Не в ту, что шла под окурки, но в точно такую же. А Петька, сын потомственного самогонщика, регулярно облегчал склад отца в пользу коменданта, привозя из дома живописные бутыли с первоклассным первачом. Серега ничего не вносил в общий выкуп. Не кусок же угля дарить? Зато он был посредником, уговаривая коменданта принять эти скромные дары, а тот делал вид, что кочевряжится под грузом чувства долга. Долг предписывал гнать Пашу из общежития, но плоть просила не делать этого. Сергей, как искуситель, выступал на стороне плоти. Комендант сдавался под ритуальное «чтоб это было в последний раз», не уточняя, когда этот последний раз наступит. То есть когда готовить новую бутыль и банку икры. Так три друга – славные сыны браконьера, самогонщика и шахтера – выкупали свободу балбеса Пашки. Пикантности ситуации придавало то обстоятельство, что Пашка был сыном ответственного партийного работника.

Да, отец Паши был партайгеноссе регионального масштаба. Нет, не самым главным человеком в партии, но к главному он стоял неизмеримо ближе, чем к рядовому партийцу. То есть Пашка был с хорошей родословной. Но то ли звезды криво встали в момент его зачатия, то ли случился вероятностный мутационный сбой, только Пашка получился какой-то не породистый. Его так и тянуло к простолюдинам. Родители сначала списывали все на несмышленый возраст, потом на переходный период и надеялись, что само пройдет. Не проходило. Родители обеспокоились. Определили сына к тренерам по гольфу и теннису, свозили его в Англию. Но Пашка пропускал тренировки, ломал клюшки для гольфа и терял мячи для тенниса. И убегал гонять мяч с дворовой шантрапой. А Англия ему вообще не понравилась, только шапки у королевской охраны из медвежьего меха показались прикольными. Словом, он не умел ценить то прекрасное, что давало высокое положение его отца, заметного представителя партии, пришедшей на смену КПСС.

Иван Фомич, партийный отец непутевого Паши, долго терпел, а потом озверел. И поставил вопрос ребром: или элитный колледж в Англии, куда за хорошие деньги можно было попасть практически без знания английского языка, или российский вуз, самый зубодробительный и напрочь лишенный признаков элитарности. Отстойник для тех, кто не дорос до юристов и менеджеров. Так Паша с твердым знанием таблицы умножения, но не более, оказался в политехе. От семейных финансов его – в порядке наказания – отлучили. Были оставлены ежемесячные транши, которые, по мнению родителей, могли обеспечить бедную жизнь рядового российского студента. «Хочешь, как все, – получай!» – вынес вердикт отец. А по ощущениям самого Пашки, этих денег хватало на веселую студенческую жизнь. И на постные борщи. Он был вполне доволен.

Ну разве могли ребята сдать такого друга? Они выкупали Пашку у коменданта отчасти из любви к незлобивому и незадачливому товарищу, у которого не было способностей к математике, но были явные кулинарные таланты, а отчасти из чувства протеста против его отца, не желая тому дать повод порадоваться Пашкиному облому.

Но облом случился. И не по вине коменданта, а по воле случая. Паша перепутал четные и нечетные дни – с математикой у него всегда было плохо – и спустился в душ в женский день. Душ располагался в подвале, но визг девушек стоял до потолка, причем до потолка последнего этажа. Паша вылетел красный, как рак, с закрытыми глазами, сильно приложившись об косяк дверного проема, потеряв по дороге один тапок. Вечером в их комнату пришла девушка Люся, чтобы вернуть раскисший тапок незадачливому Паше. Тапок водрузили на батарею сушиться, а Люсю за доброту и отзывчивость усадили пить чай с икрой. Другой еды в комнате не было. Люся пила чай вприкуску с икрой, скрашивая вечер звонким смехом. И Паша поплыл. Он раскис, как тапок, но в хорошем смысле. То есть ему было хорошо.

А вскоре стало еще лучше. Теперь друзья, вернувшись с учебы, натыкались на закрытую дверь, над которой на дверном косяке лежала пустая пачка «Явы». Из-под двери тянуло звонким смехом и запахом икры.

Так счастливо совпало, что в ближайшую сессию Люсю тоже отчислили. Зато ее зачислили в реестр беременных в местной женской консультации. Паша посчитал такие совпадения знаком судьбы и сделал сразу два предложения. Люсе он предложил выйти за него замуж, а своим родителям – полюбить Люсю как родную. Люся согласилась, а родители почему-то нет. Тогда Паша сказал: «Один – один, то есть ничья». Считать голоса он умел.

На Пашиной свадьбе, проведенной в институтском клубе молодежных инициатив, собралось много народу. Кроме икры и самогона, было полно разной еды. Свадьба игралась в складчину, студенты дарили ветчину и шпроты. Ну и так, в дополнение к ветчине, разные чайники и плошки. Родители Паши на свадьбу не пришли. Оно и к лучшему. Подвыпившие студенты вели не вполне политкорректные разговоры, и Паше было бы неудобно перед отцом. А так все прошло весело и громко.