Сергей потом всю жизнь выключателями щелкал, как привидение ходил, охотился на зряшную лампочку. Его даже на смех поднимали. Но как поднимут, так и опустят. Он продолжал тушить свет, где только можно. А от городской иллюминации морщился, как от боли. Для шахтера оставить лампочку напрасно гореть – это как для ленинградца хлеб выбросить.

Но как обойти шахту, если она – главный гвоздь, на который вешается жизнь их городка? Здесь быть мужчиной и быть шахтером – одно и то же. Других вариантов нет и не предвидится. Шахту ни обойти, ни объехать. Исключение составляли старые, больные и дети начальников. Выходило, что богатые родители сродни инвалидности, только со знаком плюс. У Сереги не было солидных родителей, не было болезней и пока не было пенсионного возраста. Выходило, что ему – прямая дорога в забой.

Но он нашел лазейку. Серега решил стать «шибко умным», чтобы попасть на бюджетное место в институте. Правда, эта спасительная мысль пришла к нему поздновато, когда в его знаниях было столько же пробелов, сколько дырок в рыболовной сети. Но Сергей не хотел быть ни рыбаком, ни шахтером. Он планировал быть студентом. Неважно, какого вуза, лишь бы бесплатно учиться. И начал вгрызаться в учебники, как червяк в молодое яблоко. Но червяк получает от этого удовольствие. А Сергей тихо бесился, скрипел зубами от натуги. Впрочем, что мы знаем о червяках? Только то, что у них нет зубов. Может быть, поэтому они не скрипят зубами.

Сергей вглядывался в лица Ньютона, Галилея, Паскаля и вопрошал: «Ну не мудилы?» Но те безмолвствовали. Не отвлекали Сергея от учебы своими возражениями. И скрип зубов продолжался. Он готов был сточить их до десен, лишь бы продраться через эти дебри.

Дебри не бесконечны, свет в конце тоннеля обязательно проглянет. Через какое-то время в голове Сергея наступило просветление. Наверное, то же чувствует человек, который долго молится и вдруг чувствует нечто снизошедшее на него. На Сергея снизошло понимание. Ему начали сниться формулы, функции, уравнения, химические реакции и физические опыты. Во сне это было как-то очень гармонично обставлено, как фильмы со своей фабулой, интригой и развязкой. Он решал задачи во сне и точно знал, что решает правильно. А утром забывал, снова бесился от бессилия. И снова скрип зубов и въедливое рассматривание лиц великих старцев от науки.

Но пришло утро, когда он принудил задачки выкинуть белый флаг. Они сдались. Сергей стал первым в классе, его ставили в пример, им гордились учителя. Но бог с ним, с первым номером. В его игре важнее было быть последним – последним в очередь в шахту. И за это последнее место он готов был побороться.

* * *

В начале двухтысячных годов все хотели стать менеджерами и юристами. Любой, не знающий математику и физику, объявлял себя гуманитарием. Но гуманитарии традиционно нищие – так уж повелось. Дескать, им пристало рифмами и умными словами питаться. На этом фоне менеджеры и юристы выглядели весьма привлекательно. Почти гуманитарии, но не нищие. Математика им нужна только для того, чтобы собственные доходы считать. На это и простой арифметики хватит. Да и утомления не вызывает. Разве можно устать, считая свои деньги? Поэтому на эти специальности был пиковый конкурс. Сергей на пику не полез.

Он пошел в политехнический вуз, куда конкурса практически не было, и честно проскрипел зубами первые два курса. А потом то ли зубы стерлись, то ли в голове резервный блок заработал, но он начал получать от учебы удовольствие. Как червяк, вползающий в сочное яблоко.

Хотя удовольствие – это слабо сказано. Для удовольствия достаточно вкусно поесть и сладко поспать. А тут другое. Это было высшее наслаждение, какое-то звенящее чувство восторга, когда Сергей начал понимать, как формулы и закорючки из учебников переползают в чертежи, просачиваются в технологические схемы, застывают в красивых и точных линиях машин, готовых крушить и молоть все, на что укажет человек. И он, Сергей, такой человек.

Горьковское «Человек – это звучит гордо!» Сергей однозначно приписал к инженерной профессии. Правда, потом Сергей доискался, откуда эта фраза. Даже обидно стало. Зачем-то писатель доверил эту крылатую фразу сущему балбесу, вечному искателю «приятной работы» Сатину. Серега к тому времени таких повидал. И на дух не выносил.

Родина пухла от нефтяных денег, которые, как и положено нефти, скапливались на самом верху. Но что-то и вниз просачивалось. Страна напоминала пропитанную нефтью губку. Образовалась прослойка молодых людей, считающих, что за наличие диплома им должны платить. Просто по факту того, что они отсидели сколько-то лет в аудиториях, вполуха слушая разных лекторов. Сергей не понимал, откуда такая уверенность. И бесился от обилия Сатиных, витиевато рассуждающих о смысле жизни и не умеющих, а главное, не желающих работать головой и руками.

Для себя он вывел простую философию: есть Сатины, а есть Сизифы. Сатины вечно ищут работу, которая им приятна, часами трындят про свою нереализованную креативность и нераскрытый потенциал. Во всем виновато, разумеется, государство, с которым им не повезло. Они умные и бесполезные люди. Толку от них нет. А Сизифы не спрашивают, что, зачем и почему. У них есть своя глыба и есть вершина, на которую эту глыбу надо затащить. И это весь их мир. У них получается только толкать камень, но не выходит его там закрепить, их труд бесконечен и тяжел. Но они честно трудятся, хотя и без результата. Шахта представлялась Сергею скопищем Сизифов. Он их жалел и уважал, а Сатиных ненавидел. Однако и Сизифом быть не хотел.

А чего хотел? Он не знал. Но в студенчестве так легко откладывать серьезные вопросы на потом. Отсрочка серьезных решений – это самый большой дар, который преподносит человеку молодость.

Пока Сергей воевал с серьезными науками, у него выработался жесткий график, привычка читать, не покладая рук и не смыкая глаз. И по мере того как точные науки выкидывали белые флаги, стало освобождаться время. Он заполнил его новыми книгами. Появились Ницше и Шпенглер, Бердяев и Флоренский. К ним добавились Толстой и Тургенев, Чехов и Куприн. Серега с удивлением обнаружил в них красоту и мощь. Несчастная русская словесность, отравленная воспоминаниями об уроках литературы, была реабилитирована. Эти книги пробили брешь, и в образовавшийся пролом потекли другие книги, авторы, идеи. Сергей соскочил с иглы математики. Мир стал объемным и каким-то уж очень сложным, не подлежащим исчислению. Но зато загадочно-многомерным и заманчиво цветным.

Он думал, что контролирует этот процесс. Что это всего лишь книги. Они могут скользить по поверхности его разума, развлекать и изумлять, давать пищу для размышлений – не более. Но книги были подобны бацилле, которая, не проявляясь до поры до времени, подтачивала его прежние убеждения и формировала новые желания.

Сергей понял, что недооценил свой книжный запой, когда, словно наблюдая за собой со стороны и удивляясь себе, выбрал специализацию – горное дело. Внутри двинулся огромный пласт, как огромная льдина, сметающая на своем пути прежние обещания держаться подальше от шахты. Тонюсенькие и хилые странички книг оказались мощными жерновами, перемоловшими его. Он выбрал быть рядом с Сизифами, обреченными на нескончаемый труд. Чтобы подхватить камень на вершине горы.