– Как? – удивился Платон. – Как скорость света может быть отрицательной?

– Все, что нужно в этой формуле, это отрицательное m, масса.

– А как вы получите отрицательную массу? – поинтересовался Платон. Он пытался ухватиться за последние остатки здравого смысла. Строго говоря, с математической точки зрения это не имело значения, но все же.

– Через изменение гравитационного потенциала, – как само собой разумеющееся пояснил Агафонкин. – Я, знаете ли, обладаю способностью изменять свой гравитационный потенциал. Делать его, скажем, отрицательным. А отрицательная масса даст нам отрицательную скорость света.

– Невозможно, – покачал головой Платон. – В Частной теории относительности постулируется, что скорость света одинакова во всех системах координат, движущихся прямолинейно и равномерно друг относительно друга. – Он победоносно взглянул на Агафонкина.

– Ну и что? – удивился Агафонкин. – Я-то не двигаюсь прямолинейно и равномерно относительно другой системы отсчета. Я, Платон Ашотович, двигаюсь сам по себе, оттого что я – Неинерциальный Наблюдатель. Стало быть, для меня события, одновременные в одной системе отсчета, могут быть неодновременными в другой системе отсчета. Таким образом, мой ход времени не зависит от движения системы отсчета. Сами говорили, – укоризненно заметил Агафонкин.

Платон перестал слышать гул зала и назойливый цыганский лад гитары. Мир неожиданно стал многослойным, состоящим из полупрозрачных пленок. Он с удивлением взглянул на остывшую осетрину и понял, что не хочет есть.

Платон был голоден. Он хотел есть.

Он взглянул на ожидающего ответ Крылова.

– Не надо еду из изолятора, – сказал Платон. – Я потерплю. Потом поем.

– Ну, потом так потом, – мирно согласился Крылов. – Время у нас есть. Так ведь, товарищ Платов?

– Точно, – улыбнулся обаятельный Платов. – Времени у нас много. Поэтому, Тер-Меликян, можете не спеша рассказать нам о своем пособничестве преступной деятельности подследственного Лукрешина и его группы в полном объеме. Вы ведь в эту группу входили, не так ли?

– Я, – неуверенно возразил Платон, – не совсем понимаю, о чем вы. Какая группа? Мы же с Лукрешиным на разных факультетах учились: он – физик, а я – математик.

– Вот, – улыбнулся Платов, – недолгая у вас память, Платон Ашотович. – Что, Сергей Борисович, напомним нашему гостю о его участии в антисоветской возне в МГУ?

Крылов покачал головой, показывая, как грустно ему напоминать о подобных вещах Платону, которому государство доверило заниматься важными для страны проблемами в академическом институте.

Крылов вздохнул.

– Вот подследственный Цейтлин, – Сергей Борисович погладил рукой привезенный Платовым из Ленинграда протокол допроса, – подтверждает, что вы присутствовали при клеветническом заявлении Лукрешина об ущемлении в СССР основных гражданских свобод, гарантированных Конституцией. – Он посмотрел на Платона: – Например, 7 января этого года. А также, – Крылов заглянул в протокол, – 9 мая, в светлый День Победы.

Платон помнил, что они выпивали в общежитии по случаю 9 Мая, и Цейтлин действительно приехал за день до этого. Да мало ли что там говорили? Лукрешин ругал советскую власть и в менее праздничные дни.

– Я, признаться, не все помню, – примирительно сказал Платон. – Времени-то сколько прошло. Выпили, ну, и говорили обо всем.

– Понимаю, понимаю, – согласился Платов. – Если б вы, Тер-Меликян, так и сказали, то это было б еще ничего. Это у нас бы тянуло только на 182-ю. Так ведь, Сергей Борисович? – справился он у Крылова.

Крылов достал из ящика стола серую книжку. Полистал, нашел нужное и подтвердил:

– Именно. Статья 182-я: “Отказ или уклонение свидетеля или потерпевшего от дачи показаний или эксперта от дачи заключения. Наказывается исправительными работами на срок до шести месяцев, или штрафом до одного минимального месячного размера оплаты труда, или общественным порицанием”. – Он взглянул на Платона: – Из института мы бы вас, понятно, поперли, – дружески сообщил Крылов, – но ничего страшного: вернулись бы в Ашхабад, устроились бы, скажем, дворником или на стройку. Плюс общественное порицание. Легко бы отделались.

Платон старался осмыслить происходящее. Обратно в Ашхабад? После всего, что он узнал от Агафонкина? После того, как жизнь подарила ему чудесное открытие, которым он мог не только прославить себя наравне с Эйнштейном и Зельдовичем, но и перевернуть представление людей о мире? Чего эти двое от него хотят?

– Только теперь 182-я мимо пролетела, – сочувственно сообщил Платов. – Теперь вы, Тер-Меликян, тянете на 181-ю. В полном объеме. Зачитай ему, Сергей Борисович, – попросил он Крылова.

– Охотно, – согласился тот. Прочистил горло и зачитал: – “Статья 181-я. Заведомо ложное показание свидетеля или потерпевшего или заведомо ложное заключение эксперта, а также заведомо неправильный перевод, сделанный переводчиком в суде либо при производстве предварительного следствия или дознания, – наказывается лишением свободы на срок до одного года или исправительными работами на тот же срок”.

Крылов сделал паузу. Посмотрел на Платона. Вздохнул.

– Вы протокол подписали, – сказал Крылов. Это не было вопросом.

– Подписал, – согласился Платон, начиная понимать, как его завели в ловушку: легко, изящно. Красиво. Как математическое уравнение. Платону стало приятно, что он имеет дело с умными людьми.

– Значит, – пояснил Крылов, – дали заведомо ложное показание, что подпадает под данную статью, предусматривающую лишение свободы. Так что, если даже мы вам не докажем распространение клеветнической литературы, то и этого достаточно для тюрьмы.

– Вот, – весело кивнул непонятно кому Платов, – доигрались, Тер-Меликян. Год, конечно, не много, – примирительно сказал Платов, – но все равно неприятно: ради чего? Чтобы Лукрешина выгородить? Что он вам, брат родной?

Платон молчал. Он думал, что, в сущности, даже если ему дадут пять лет, это не так важно: он пытался успокоить себя обещаниями Агафонкина о людском бессмертии.

– То есть в биологическом смысле, – Агафонкин откинулся назад, пытаясь уклониться от наплывающего сигаретного дыма со стороны закурившего Платона, – в биологическом смысле существует событие, в котором мы перестаем жить. Но событие это, как вы понимаете, не отменяет других событий, которые продолжают бесконечно существовать. – Он улыбнулся Платону. – И в этих событиях мы живы.

Помолчал и добавил:

– Бесконечно.

В прокуренном, пропахшем едой и довольством воздухе ресторана проплыл ангел. Платон увидел – на секунду, но крайне явственно, – как некто бесплотный, прозрачно-белый, освещенный изнутри соткался из шума и пьяного смеха и улыбнулся Платону, хотя у этого некто и не было лица. Платон собрался удивиться, но не успел: ресторанный ангел слился с пятном желтого света от развесистых хрустальных люстр югославского производства и пропал.