— Ну и почему? — недовольно бросил Землянский, которого бесил ровный, бесстрастный тон ее голоса.

— Меня изнасиловали.

Землянский круто прижал машину к обочине, с силой утопил педаль тормоза. Сжав рулевое колесо так, что костяшки пальцев стали молочно-белыми, мешковато развернулся к Ситниковой:

— Они?

Вопрос прозвучал вкрадчиво, будто Землянский боялся, что Елена вот-вот зайдется в истерике. Его поразило, как буднично сообщила она ошеломляющую новость, поразило спокойствие и стеклянное безразличие в глазах. Он почувствовал себя обманутым, ощутил жалость к себе, а не к ней. Ему показалось, что весь мир отвернулся от него, все смотрят с презрением и брезгливостью... Какой-то кошмар! Сначала приходят, требуют назад с таким трудом полученное, теперь это... Он чувствовал себя так, словно кто-то забрался в его дом и вынес все подчистую, а вдобавок и жена в этот день ушла к другому.

— Они, да?! — тонко выкрикнул Землянский.

— Не визжи! — осадила Ситникова.

И если раньше она воспринимала сложившиеся между ними близкие отношения как нечто само собой разумеющееся, то сейчас подумала об этом с отвращением. В голове мелькнула зябкая мысль — скорее она еще раз даст себя изнасиловать, чем когда-нибудь ляжет в постель с Землянским.

Но их связывала не только постель. Поэтому Ситникова не выскочила из машины, а сказала ровным голосом:

— Он назвал себя Шуриком. Еще был Владимир Петрович... Только эти имена придуманы на ходу...

До Землянского наконец дошло, что между избиением Сергея и тем, что произошло с Ситниковой, прослеживается прямая связь. С дрожью в голосе он спросил:

— Что им было нужно от тебя?

— Требовали деньги за лук.

— А ты что?

— Сказала, не знаю ничего, — почти не разжимая губ, ответила Елена Николаевна.

— Ну и дура! — вырвалось у Землянского, но, столкнувшись с ней взглядом, он виновато зачастил: — Прости, прости, пожалуйста! Я не хотел, не хотел... Я хотел сказать... Ради бога, прости!..

Ситникова подавила желание влепить пощечину, сказала:

— Они потребовали, чтобы сегодня в пять вечера я выложила деньги.

— Не связывайся, отдай... Я тоже договорился завтра вернуть.

Ситникова промолчала. Покорность Землянского вызвала у нее тошноту. Внезапно появилась решимость не давать этим подлецам ни копейки. Уж лучше сжечь деньги, чем нести им. Сволочи! Подлецы! Гады вонючие!

Землянский спохватился:

— Значит, их было двое?

— Да. Один постарше, морщинистый, будто из стиральной машины вынули. Другой... — Ситникова сдержала подкатившиеся к горлу рыдания, продолжила: — Другой — молодой, зубы золотые, нос перебит...

— А у меня был третий, — закусил палец Землянский. — Круглолицый, этакий херувим очкастый... Отдавать надо деньги, отдавать...

Предполагая, какой ответ получит, Ситникова все же спросила:

— Может, мне в милицию заявить?

— Леночка! Нас же посадят! — молитвенно стиснул руки Борис Игоревич. — Все равно твоему горю этим не поможешь... Не сомневайся, мое к тебе отношение не изменилось...

— Ну спасибо, утешил! — сардонически хмыкнула Ситникова, взялась за ручку дверцы.

Землянский притронулся к ее локтю:

— Леночка!

Отдернув руку таким жестом, словно задела за раскаленную плиту, Ситникова вышла из машины и, не оглядываясь, скрылась в толпе прохожих.

Землянский включил радиоприемник. Из динамиков, устроившихся возле заднего стекла, раздалась музыка в стиле спагетти-поп. Борис Игоревич навалился грудью на руль и мелко закивал в такт мелодии, задумчиво отвесив нижнюю губу.

39

В салоне было душно, несмотря на работающие над каждым креслом вентиляторы. Почувствовав, как самолет пошел на снижение, Шелехов приободрился. Но едва дверь открылась, понял, сколь глубоко заблуждался, предвкушая свежий ветерок. Впечатление было такое, словно он приблизился к распахнутой топке.

Спускаясь по трапу, он действительно ощутил на щеках дуновение ветра, но это был далеко не тот ветерок, о котором мечталось. Кожу обжигало горячей сухостью.

Едва Шелехов вышел из пассажирского автоприцепа, к нему кинулся смуглолицый капитан милиции.

— Виктор Григорьевич! — широко раскинув руки, кричал он.

Шелехов не любил, когда его встречали. Не любил главным образом потому, что разъезжать приходилось по делам, отнюдь не нуждающимся в огласке. Одет он был, как раньше говаривали, «в цивильное платье», и единственное, что подтверждало его принадлежность к Министерству внутренних дел, так это глубоко запрятанное во внутренний карман легкого белого пиджака удостоверение личности. Но капитан бежал, и ничего тут не поделаешь... Шелехов сдержанно улыбнулся, однако это не спасло. Тут же он попал в крепкие объятия незнакомого капитана.

— Вы мой гость, вместе служили в армии, теперь отдохнуть ко мне приехали, — перемежая деловитую скороговорку восторженными восклицаниями, говорил капитан с легким акцентом. — Меня Абдухамид зовут, Абдухамид Обиджонов.

Чуть отстранившись, Шелехов подыграл:

— Абдухамид! Да ты совсем не изменился, старый дружище!

Пассажиры, проходя мимо, с теплыми улыбками наблюдали встречу друзей.

Последнее, что доконало Шелехова, был темно-зеленый уазик с красноречивой надписью на синей полосе.

— «Милиция», — с грустной иронией прочитал он.

Обиджонов понял причину его тоски, разулыбался:

— Областное начальство передало вашу просьбу... Но ни вы, ни они не учитывали местных условий. Жить в нашем городке в гостинице и не привлечь чьего-либо внимания невозможно. У нас не курортная местность. Сразу пересуды начнутся: кто, зачем, откуда, чего хочет... Тем более нам рано или поздно пришлось бы встречаться... Лучше уж вам быть моим армейским товарищем и жить у меня. Дом у нас большой, места хватит...

Разговаривая, он открыл перед Шелеховым дверцу, протер до идеальной прозрачности лобовое стекло, уселся за руль. Шелехов снял пиджак, положил на колени и прислонился потной спиной к колючему ковровому чехлу, накинутому на сиденье. Мысли словно расплавились и стали тягучими, как полежавшая на солнце ириска.

— Наверное, вы правы, — после долгой паузы согласился Шелехов.

Обиджонов посмотрел на него своими мягкими, чуть влажными глазами, снова улыбнулся:

— Наверное...

— Абдухамид, извините, не знаю вашего отчества...

— У нас не принято.

— Тогда и вы меня по имени зовите, — согласился Шелехов. — Как-никак в одной роте служили.

— Хоп! — кивнул Обиджонов, выруливая к переезду, запруженному одуревшим от зноя автотранспортом.

Они подъехали вовремя. Натужно заурчали перегревшиеся двигатели, и впереди взмыл в белесое небо шест шлагбаума, скрытого от них пофыркивающим автобусом. Кавалькада машин медленно заколыхалась, переливаясь через выложенный толстенным брусом взгорок переезда.

— Повезло, — переключая скорость, сказал Обиджонов, — иной раз по полчаса здесь стоишь.

— Удача хороша, когда приходит в нужный момент, — отозвался Шелехов, подумал, что изреченная