– Ты не прав, – тихо проговорил Вяземский. – И ты должен отступить. Он не позволит тебе помешать ему. И кто знает, может, мир, который он создаст, будет не таким уж плохим.

– В мире, созданном монстром, не может быть ничего хорошего. К тому же я все еще не уверен, что Книжник вообще был в Ленинграде. Даже факт, что Анна Порох действительно его бабушка, не доказывает, что он менял прошлое. То, о чем ты мне рассказал, Петр, может быть признаком начинающегося безумия. Галлюцинацией от усталости и бессонницы.

Бельский отошел от окна и сел на диван. И Вяземский в который раз подивился исходящей от него властности. Генерал не хотел поверить профессору просто потому, что не мог признать, что бессилен перед Книжником.

– Знаешь, – Вяземский нервно пригладил волосы, – с тех самых пор, как я понял, какую угрозу несут аномалии, я хотел оказаться безумным. Хотел проснуться однажды и понять, что это просто кошмарный сон. Потом аномалии исчезли, и появился Книжник. Я не знаю, что страшнее, и по-прежнему хочу проснуться. И, пожалуй, история с дедом – единственное светлое пятно в моем сне. А ты хочешь отнять его у меня. Если бы ты видел, на что Книжник способен…

– Да не такой уж он и всесильный! – внезапно заорал Бельский. Лицо генерала исказилось злобой и ненавистью, изо рта брызнула слюна. – Он просто жалкий ублюдок, лелеющий свое превосходство и слишком долго просидевший в качалке. Обычный зарвавшийся урод. Он совершал ошибки, которые стоили жизни множеству людей. Он полон крови и дерьма, как и все мы.

Бельский с минуту помолчал и, глядя на притихшего профессора, продолжил более спокойным тоном:

– Ты думаешь, если он не убил тебя, значит, не такое уж он и чудовище. И я ошибаюсь на его счет. Но нет, Петр, ошибаешься ты. Книжник не стал бы спасать людей и делать этот мир лучше. Ему плевать на всех. Его не волнует ничья смерть. Даже собственного ребенка.

С минуту Вяземский переваривал услышанное. Затем, стараясь не выдать охватившей его дрожи, уточнил:

– У Книжника был ребенок?

– Да, – Бельский махнул рукой. – Дочь. Луццатто рассказал мне о ней в одну из последних ночей, перед тем как его прикончил Книжник. Ее мать – Хедвига Миккельсен – работала на Мозеса. Подробностей я не знаю, но понял, что она и ребенок сгорели в мотеле, где прятались от Книжника. Ты понимаешь, Петр? Они прятались от него!

Генерал встал и снова подошел к окну. Покачал головой и повернулся к профессору.

– Мне жаль, если разрушил твою иллюзию. Но не хочу, чтобы ты думал, что я просто свожу с Книжником личные счеты. Знаешь, за годы службы я понял одну истину – хороших людей не существует. Мы все лжецы, мошенники и негодяи. Но для большинства людей существует некая грань, которую они стараются не переступать. А Книжник зашел за эту грань так далеко, что перестал видеть все, что оставил позади. Он заслуживает смерти, Петр. Больше, чем кто-либо другой.

Вяземский хотел возразить, но новый приступ головной боли заставил на мгновение забыть обо всем. В глазах потемнело, и шею свело судорогой. Несколько минут профессор глубоко дышал, пытаясь справиться с болью. А когда пришел в себя, Бельский разговаривал с кем-то по телефону. Судя по довольному выражению лица, генерал получил хорошие новости. И глядя на него, профессор почувствовал, что реальность снова изменилась. Лицо Бельского стало немного другим – будто он на несколько лет помолодел или сбросил какой-то груз. Забыл о чем-то, не дающем ему покоя. Генерал закончил разговор, убрал телефон во внутренний карман пиджака и посмотрел на Вяземского с улыбкой.

– Я должен ехать, Петр. Жаль, не успели посидеть, но отметим в следующий раз. В Лионе и так удивляются, куда я сорвался, – Бельский обвел комнату взглядом и карикатурно закатил глаза. – Но мы сделали это, – генерал рассмеялся. – Мы остановили аномалии, Петр. Ну что ты такой унылый? Мир в безопасности благодаря тебе. Отдохни, съезди домой. И приведи себя наконец-то в порядок. Ты ужасно выглядишь.

– А Книжник? – сипло спросил профессор. Но в памяти уже всплывали новые фрагменты прошлого, в котором Книжника никогда не существовало.

– Кто такой Книжник? – слегка удивленно поинтересовался Бельский. И в его тоне было столько беспечности, что Вяземский едва не расплакался.

– Никто, – прошептал он, чувствуя, как слезы застилают глаза. И еще раз повторил: – Никто.

В кронах деревьев притаилась тень. Воздух темнел, создавая иллюзию угасающего сознания. Книжник сидел на могиле брата, сжимая в руке тонкую деревянную явару. Последнее, что связывало его с самим собой. Он выхватил ее из времени в последний миг существования пласта, где Мозес Луццатто предлагал ему сделку. Колебания прошлого были едва заметны, будто тонкая рябь на поверхности воды, но это легкое движение уносило с собой целую жизнь. Через несколько минут волна времени сотрет с каменной плиты имя Вадима, и под землей будет лежать кто-то другой. Луццатто, уставший от бесконечных покушений, вернется в Италию, где проживет до глубокой старости. Он так и не узнает, кому обязан своим невероятным везением во всех делах. Затем, спустя мгновение, исчезнет Книжник. Все, чего он добился за годы работы над собой, – будет стерто. Его интеллект, его сила, его превосходство. И все же, он ни о чем не жалел. Ничто из этого не стоило Малютки.

Когда в начале своего пути он чувствовал, что ему не хватает знаний, когда оказывалось, что он недостаточно силен, – он понимал, что может это преодолеть. Может найти информацию, выучить чужой язык. Может овладеть любым оружием и единоборством. Научиться управлять своим телом, чтобы двигаться быстрее. Игнорировать боль. Может стать сильнее, приумножить свои преимущества. Но когда погибла Малютка, вся его сила, все превосходство оказалось ничтожным. Бесполезным. Не существовало способа исправить случившееся, он был абсолютно бессилен. И если, чтобы вернуть Малютку, нужно низвергнуть самого себя, – эта цена казалась Книжнику соразмерной.

Он почувствовал пустоту в пальцах и, опустив глаза, понял, что явара исчезла. Посмотрел на надгробие и увидел незнакомое имя. Общий вид кладбища стал немного другим – ряды братских могил стали короче, некоторые захоронения исчезли совсем. Время восстановилось, вобрав все изменения, которые создал Книжник. Он не чувствовал больше вибраций временны́х слоев, создаваемых перестройкой реальности. Прошлое слилось с настоящим, сформировав единую временну́ю линию и устремилось в будущее, оставив Книжника неизменным.

Он вернулся в 1977 год, в ночь, когда спас родителей, и просмотрел временны́е пласты, пытаясь понять, где допустил ошибку. Увидел много счастливых дней и еще больше обычных. Увидел бабушку с дедом, гуляющих с внуками, и родителей, волнующихся, если дети приходили поздно. Первые поцелуи, походы, институт. Все, чего у него никогда не было. Все, чего он не помнил. Он смотрел на свою жизнь, словно зритель, и ощущал пустоту там, где всегда билось сердце.

А потом, повинуясь смутной тревоге, он достиг последнего пласта и вздрогнул, увидев Малютку. Она стояла рядом с Хедвигой и высоким крупным мужчиной, в котором Книжник узнал себя. Александр Порох разговаривал по телефону, слегка отвернувшись от своей семьи. До Книжника долетали обрывки фраз – непринужденных, легких, лишенных того мрачного смысла, который он сам часто вкладывал в слова. Веселая болтовня благополучного человека. Крошечный эпизод из жизни, которая должна была принадлежать ему. Александр закончил разговор, повернулся к Малютке и подхватил ее на руки. Подбросил вверх и, услышав радостный детский визг, улыбнулся так, как никогда не умел улыбаться Книжник. Хедвига засмеялась, и Александр одной рукой обнял ее за плечи. Они пошли по улице, переговариваясь о чем-то своем, держа Малютку за руки.