Теперь он лежит у меня в специальной шкатулке, и я любуюсь им, смотрю на свет, целую его, а когда особенно невмоготу, выхожу на балкон.

У меня очень красивые окрестности – небольшой парк, берег реки, мост через реку, по нему всегда плотным потоком идут машины, гуляют какие-то люди… Я писал тебе, что живу на шумном перекрёстке, поэтому шум улицы никогда, даже ночью, не даёт мне скучать. Я смотрю из окна на трамвайные рельсы, рассекающие улицу крест-накрест, и говорю себе, что любить тебя – тяжёлый, но прекрасный крест, что поделать, если судьба посылает мне такое странное и невыразимое испытание.

Что же мне делать, дорогая? Как быть? Почему ты молчишь и не отвечаешь на мои послания? Они тебе не по нраву? Но я же ни на что не претендую, письма мои совершенно тебя ни к чему не обязывают, так ведь? Живи как живётся, бери пример с меня, что ли… Хотя какой я тебе пример…

Себе-то противен, потому как слаб и не могу выкинуть всю эту дурь из своей больной головы…

4.

Редко она бывала в этой части города: кроме театра и дороги домой, долгие годы Мария Игоревна ничего же практически не знала, жизнью города не интересовалась, в некоторые районы так никогда и не попала – рабочие окраины были для неё так же далеко, как Австралия или Гвинея-Бисау.

Впрочем, окраиной улица Российская не была – тянулась от вокзала, пересекала центральный проспект, потом терялась в посёлке возле заводской проходной, ну, да, не самый близкий путь.

Мария Игоревна вышла из трамвая, глянула на часы – полдень, огляделась вокруг: по краям дороги суетились, перебегали улицу, так и не дождавшись своего сигнала светофора, скучные люди, перекрёсток жил скучной жизнью – лотки с вялыми овощами, табачный ларёк, магазин для ветеранов. Мария Игоревна поморщилась, словно бы от неприятного запаха. У газетного киоска небольшая очередь за телевизионной программой – единственной популярной в Чердачинске газетой. Возле бабок, торгующих семечками, чирикают воробьи.

Даже дома здесь старые, неопрятные – сталинские, четырёхэтажные, довоенного времени, с псевдоколоннами и ветхими арками, разрушающиеся, осыпающиеся – рядовой "жилой фонд", как пишут в бюрократических документах.

5.

И всё-так это было непростое, прямо скажем, странное место.

Дома здесь кучковались только возле дороги, далее обжитая часть резко обрывалась. Потому что с одной стороны перекрёстка – мост через реку, с другой, перпендикулярно проспекту, – другой мост, только железнодорожный, рядом – полоса отчуждения, необжитая, мёртвая, обморок застоявшегося в собственном соку пространства.

Мария Игоревна поежилась: вот они, мои зрители. Ну-ну . Им же ничего, кроме телепрограммы, не нужно! Семечек, что ли, купить. В кулечке, сложенном из старой, почерневшей от ужасов жизни, газеты.

Сколько же в этом городе ещё таких, неожиданно плотных мест, случайно вскипающих между пустырей, заставленных случайными домами, кучкующихся возле запущенных магазинов? Здесь живут непонятные люди, замотивированные непонятными сущностями – и что им, в самом деле, какая-то там Гекуба?!

За рекой громоздились совсем уже серые, слепые многоэтажки. Крутые берега были неровными, Марии Игоревне хотелось их забетонировать, выстроить правильную геометрию – совсем как в Ленинграде, когда она там… Впрочем, зачем о грустном?!

Общее состояние заброшенности подчёркивали рекламные билдорды, в невероятном количестве натыканные по краям дорог. Яркие, глянцевые картинки обещали райское наслаждение и сказочную жизнь, а под ними бежали по своим делам совсем уже не сказочные люди.

По железнодорожному мосту застучал на стыках рельс скорый поезд

"Новосибирск-Адлер", в его окнах, отражавших низкое небо, старенькие дома и воздушные пропасти между домами, были видны скучающие пассажиры.

6.

И что?! И как?! Куда пойти, куда податься? С какого края начать?

Мария Игоревна вглядывалась в четыре тупиковых улицы, прислушивалась к внутреннему голосу, вдруг интуиция подскажет, на правильный путь выведет.

Но голос молчал, интуиция спала, приходилось надеяться только на терпение и на свои немолодые уже теперь ноги. Мария Игоревна пошла по улице Российской на север, в сторону заводской проходной, там, где дорога сужалась, обрастая уже даже не домами, но складами, нелицеприятными бараками, регулярными дырами в пространстве.

Чем дальше от перекрёстка, тем щербатее и раздолбаннее казался асфальт. В детстве Мария Игоревна любила играть в игру на опережение: ты должен обогнать других людей, идущих по тротуару, и первой перепрыгнуть через трещину в асфальте. Если бы Мария Игоревна выросла в истоках улицы Российской, она бы могла стать в этой игре настоящим чемпионом. Однако теперь Мария Игоревна никуда не торопилась, шла степенно, размеренно, хотя трещины, одна за другой, так и лезли под ноги.

Отчего-то обрадовалась, увидев в одном из дворов почтовое отделение, потому что здесь она вроде бы привычная и знает, как действовать, но когда открыла дверь на тугой пружине, растерялась: география помещений, запахи и вся обстановка была здесь чужой, не такой, как

дома. Да и что прикажете спрашивать: не ходит ли к вам такой-сякой

Игорь, похожий на президента Путина, не покупает ли он у вас конверты для анонимных писем, надписывая которые, вздыхает о несчастной любви к строгой женщине, возможно, его начальнице или жене друга.

Ну, и как на неё посмотрят здешние работницы? И ведь будут правы, потому что чужие странности в этом рабочем городке никому не нужны, здесь живут понятно и просто, без ваших умственных грыж и закидонов.

Мария Игоревна вздохнула, прилив энтузиазма уже схлынул, так же молча она вышла на улицу, автоматически прошла ещё какое-то время в сторону проходной, а потом раздумчиво повернула обратно. Ибо пространство здесь непонятным образом сгущалось и тревожило незнакомого человека своей глухой защищённостью от посторонних.

7.

Продуктовый магазин, библиотека, большая белая больница, в которой

Марии Игоревне однажды вырезали вросший в ногу ноготь, маленький родильный дом кремового цвета с арками, школа автолюбителей, "салон ритуальных услуг" с чёрным крестом на вывеске. Улица текла параллельно железнодорожным путям, по улице бегали трамваи, хищно поблескивали на солнце трамвайные рельсы, возле больничного корпуса трамвай разворачивался и уходил обратно "в город".

Возле родильного дома она увидела остатки гипсовой скульптуры сталинских времён: видимо, когда-то счастливая мать обнимала младенца. Теперь от ребёнка и следа не осталось. Руки роженице тоже обломали, отчего скульптура, вся в подтеках, трещинах и царапинах, стала похожа на обломок древнегреческого торса – посеревшего от времени, состарившегося вместе с этой улицей и этой страной.

Мария Игоревна сделала усилие, чтобы не забраться в очередной вагон, бросить поиски к чертям собачьим, вернуться скорее в уютную квартирку, пропахшую ожиданием и безнадёжностью, забыть, как страшный сон, Игоря, его дурацкие письма, чужую невостребованность…