Тайга оборвалась сразу стеной, и люди, выходя из ущелья, почувствовали, что они как бы вышли за тюремные ворота. Впереди открывалась широкая долина, освещенная лучами заходящего солнца. Между кустарниками на снегу ярко отпечатались самые разнообразные следы: зайца, лисицы, росомахи, полярной куропатки. А рядом, среди обнаженных скал, то и дело из снега выбегали белоснежные, с черным венчиком на хвосте — соболята, и со свистом, пугливо скрывались в своей родной стихии.

На большом пространстве подледная вода, выжимаемая большими морозами, выступала сверху, заливая все кругом, образуя, так называемые, наледи. К весне, в некоторых местах, наледи, наслаиваясь, достигали 3–5 метров толщины. А иногда, поверх льда, последняя вода образовывала самое настоящее русло и протекала широкой полосою, извиваясь от одного берега к другому. На такую наледь вышли обессилевшие люди. Густой туман недвижимо висел над ледяной пустыней, так что заключенным было трудно продвигаться вперед, отыскивая сухие места на льду.

После непродолжительного отдыха этап двинулся вперед, в надежде заночевать где-то на берегу, ожидаемого Солнечного озера, которое в длину было до шести километров, в ширину не более двух. Оно служило истоком для двух больших речек Армани и Бахапчи. Первая из них, убегая на восток, впадала в Охотское море. Вторая, не менее полноводная, вбирала в себя множество притоков и, могучим потоком, на западе впадала в реку Колыму.

Голодные, изнемогшие люди едва добрались до западной окраины озера. На привале, к их счастью, находился зимовье-барак, вмещавший не более пятнадцати человек, а рядом с ним был сарай-конюшня.

В зимовье разместился конвой и обслуга из заключенных, среди которых оказался и Женя Комаров. После ночного отдыха, на следующий день он немедленно вышел к озеру и убедился, насколько оно соответствовало своему названию. Вся озерная гладь была покрыта льдом; солнце, алмазными брызгами; отражалось в бесчисленных снежинках и прозрачном воздухе. Черными точками на берегу рассеялись некоторые заключенные, вылавливая через пробитые луночки во льду красноперую мальву.

Несчастным был отведен целый день отдыха, как людям, так и лошадям. Сердце Жени наполнилось радостью и благодарностью Господу за то, что Он среди этого мрачного пути послал просветление и возможность отдохнуть телом и душою. Долго он рассматривал таинственное великолепие крайнего севера, размышляя над тем, для кого Господь создал все это? Кто в этом безлюдье может оценить красоту и величие Божьего творения, а оценив, прославить Самого Творца? Но не находя на это ответа, он, уединившись, предался молитве.

Женя не знал, что после него пройдут этим путем немало страдальцев Иисуса, которые также оценят творческое величие Бога, воспрянут при этом душой и прославят Его. Красота была, действительно, неподражаема!

Кроме несчастных этапников здесь, на перегонах, останавливались якуты-оленеводы со своими тысячными стадами оленей; семьями посещали эти места, как священные, охотники-тунгусы, да и просто отдельно проходящие. Среди безлюдного дикого края — это было единственное место, где проходил человек.

Покидая на следующий день Солнечное озеро, Женя с тревогой в душе подумал: «Будет ли мое возвращение проходить этими же местами, или его не будет, вообще?»

Привал на берегу Солнечного озера совпал у Комарова со встречей Нового 1938 года. Оставляя избушку, он написал на стене: «Предай Господу путь твой, и уповай на Него, и Он совершит. — Ж. Комаров».

На Бутыгичаг они прибыли через три недели, причем, от всего этапа — в триста человек — осталось около пятидесяти человек. Многие из них были с обмороженными лицами, руками и ногами и, безусловно, были нетрудоспособными. Более половины людей нашли себе могилу в вечной мерзлоте. Но это никого из администрации рудника не беспокоило.

Зима 1937–1938 годов была на всей территории Колымы необыкновенно чудовищной, так как для десятков, сотен тысяч заключенных была могилой, причем, для большинства — братской.

В то время судьбы заключенных были вверены легендарной личности — полковнику Гаранину. Сотни тысяч несчастных человеческих жизней были загублены по воле этого ужасного человека, его помощников и заместителей. Они погибли в этот год от голода, мороза, непосильного труда, а более всего — от массового расстрела. Голодный мизерный паек и непомерно завышенные нормы выработки доводили людей до полного, а часто — невосполнимого истощения. Эту чашу пришлось полностью испить и дорогому брату Жене Комарову.

* * *

По прибытии на рудник, несмотря на ослабленное здоровье с одной стороны, и наличие грамотности — с другой стороны, его со всеми вместе определили на общие тяжелые земляные работы. И без того истощенный организм, не получил никакой поддержки, а систематическое невыполнение нормы-задания определило для него, так называемую, штрафную пайку. Это значит: 200–300 граммов суррогатного хлеба в сутки и в день — один черпак горячей пищи, состоящей из жиденького супа.

От таких штрафных паек некоторые из обессилевших людей умирали прямо на ходу; другие — изъеденные вшами, еле двигались, лишенные человеческого облика. Таких людей администрация лагеря, через соответствующую комиссию, оформляла как контрреволюционных саботажников и массами расстреливала где-нибудь здесь же, невдалеке от поселка.

Женя, в числе обессилевших, с обезображенным, обмороженным лицом, в лохмотьях, умирал от голода, не имея никакой надежды на возвращение к жизни. Медицинская комиссия его списала с общих работ, как временно нетрудоспособного, а среди лагерников он оказался в армии «доходяг». Более того, его в бараке поместили на верхние нары, куда, без посторонней помощи, он не мог ни подняться, ни сойти вниз. Его духовная жизнь, при совершенно ограниченном сознании, сводилась только к мучительным, беззвучным стонам. Наконец, отчаяние овладело им так, что он однажды ночью, едва слышно, произнес в молитве к Богу:

— Боже мой, Боже мой, зачем Ты оставил меня!

Так, с застывшей слезой, он и уснул, но молитва его была услышана.

Утром, на следующий день, при помощи дневального его сняли с верхних нар и, по чьему-то указанию, привели на медицинскую комиссию. Осматривающий врач внимательно поглядел на него и удивился:

— Мне совершенно непонятно, чем может жить такой человек, у которого совершенно отсутствуют условия для жизни? Мне известно о скрытой жизненной энергии, которая удерживается в отдельных органах человеческого организма, но здесь, все резервы давно исчерпаны, в чем же может скрываться жизнь?

На все задаваемые вопросы, Женя был совершенно бессилен произнести какой-либо ответ, даже шепотом. Не моргающими, безразличными глазами он смотрел на врача. Вчерашняя молитва, к своему Богу, была его последними словами.

— Зачислите этого человека на двадцать дней У. П. (усиленное питание), обеспечьте его особым наблюдением и полным отдыхом, по окончании этого предоставьте мне его еще раз, — распорядился врач.

Сознание к Жене возвращалось очень медленно, медицинская обслуга с удивлением наблюдала