До появления этого клятого эликсира Тавия хранила воспоминания о своем детстве словно святыню – они лежали в ее памяти, как стопка разноцветных картинок. Иногда девушка чувствовала, что слишком глубоко погрузилась в пучины преступного мира. Тогда Тавия перебирала эти картинки, решая, какая из них сейчас ей нужнее всего. Одну она использовала чаще остальных. Эта картинка истерлась и истрепалась в памяти; выцвела за прошедшие годы так, что девушке приходилось жмуриться, чтобы рассмотреть мелкие подробности.

То, как изгибались в улыбке губы ее мамы, а вокруг глаз появлялись мелкие морщинки. То, как мама обнимала Тавию – настолько крепко, что они почти становились одним целым. То, как мягко звучал голос мамы, когда она произносила имя Тавии, словно это был некий секрет, известный только им.

Это было прекрасно – когда тебя кто-то так сильно любил, – но сейчас девушка разрушала эти воспоминания и исследовала те, что скрывались под ними.

Воспоминание о том, какими холодными – просто ледяными – стали мамины руки. О ее черных глазах и метке, краснеющей на шее, словно мазок краски. Тавия пыталась отогнать эти мысли и дать дорогу другим воспоминаниям, полным неизъяснимой нежности – о том, как мама называла ее «сиоло», будто это самое ласковое прозвище в мире. Словно быть маленькой девочкой в Крейдже – это большая удача, а не несчастье.

Однако вспоминать об этом становилось все труднее.

Тавия слишком устала и была взвинчена. Каждую ночь, едва стоило закрыть глаза, перед внутренним взором вставало мамино лицо с черными пустыми глазами. И лицо того человека, Дэниела Эмильсона. Он, наверное, умер из-за нее в тюремной камере в Крейдже.

Все это отнюдь не способствовало крепкому сну.

И кроме того, коек в поезде насчитывалась лишь пара десятков. Тавия решила предоставить другим фокусникам делить эти места между собой. У Уэсли, конечно, был личный вагон с отдельной кроватью – по той простой причине, что это был Уэсли.

Тавия могла поспорить, что юноша спал сном младенца – пусть даже всегда держал один глаз открытым. Она натянула на лицо черный капюшон куртки. В окно, выбитое во время атаки на станции, проникал холодный воздух. От холода кости у нее ныли, однако свежий воздух все равно требовался: армии фокусников в поезде приходилось тесновато. Тавия была приятно удивлена, что они все еще не поубивали друг друга. Она направилась в соседний вагон. Оттуда доносился голос Саксони.

Открыв раздвижную дверь, Тавия увидела: Саксони валяется поперек двух сидений. Ее голова свисает за край. Буйные вьющиеся локоны метут пол, а в руке зажат ломоть хлеба. Карам сидела напротив и точила нож, кривя губы в полуулыбке.

Тавии нравилось видеть их вот так, вместе. Это напоминало девушке о прежних днях, когда она и Уэсли еще были друзьями и могли вдвоем смеяться по любому поводу – или вообще без него.

Конечно, если бы в прежние времена им с Уэсли пришло в голову поцеловаться… чего они, впрочем, не делали.

– Умираю с голоду, – заявила Саксони и бросила хлеб на тарелку между ними, как будто он не считался едой. – Этот поезд такой шумный, что я едва могу спать. А каждый раз, когда мне хочется облегчиться, в туалет стоит очередь длиной в половину города. Мне кажется, это и есть первое испытание Главы. Представить не могу, чтобы он придумал что-нибудь хуже.

Карам ухмыльнулась:

– Хочешь сказать, что ты не рада этой тесной дружеской обстановке? – спросила Тавия, подходя поближе. Саксони села и широко улыбнулась.

– Рада снова видеть тебя среди нас. Хорошо поспала?

– О да, лучше не бывает. – Тавия опустилась на сиденье рядом с ней. – Целых двадцать минут.

– Невероятная роскошь, – согласилась Саксони.

– И не хочу вызвать у тебя зависть, но час назад туалет был свободен. Мне удалось сделать все необходимое, и при этом никто не барабанил в дверь. Там даже висел рулон туалетной бумаги.

– Ты меня просто убиваешь, – вздохнула Саксони. – И как это люди жили до появления плавучих поездов? Поверить не могу: я принимала эти поезда как должное и сетовала, что они слишком большие, слишком роскошные. Кто же жалуется на излишки роскоши? Только такие дуры, как я.

Она с печальным видом выглянула в окно, прижав руку к груди. Едва девушка повернулась, взгляд Тавии упал на отметину на шее Саксони.

Тавия ничего не могла с собой поделать.

Отметина приняла розовый оттенок – словно свежий ожог. По крайней мере, так было раньше. Сейчас эта метка начала затягиваться, точно старая рана, сливаясь со смуглой кожей Саксони. Но каждый раз, когда Тавия видела отметину, ее душу наполнял ужас.

В памяти снова всплывали все те жуткие ночи, которые она изо всех сил пыталась забыть.

«Не плачь, сиоло».

Отметина магической болезни на шее у мамы была такой отчетливой – даже после того, как ее тело окоченело. Рука, которую сжимали крошечные пальчики Тавии, стала холодной точно лед. Однако с кожи Саксони эта метка исчезала, точно не желая быть увиденной. Быть может, она остается только на теле у мертвых, подобно клейму.

Тавия гадала, жив ли еще Дэниел Эмильсон.

Она откашлялась. «Нужно перестать думать об этом, иначе я свихнусь».

Саксони прислонилась головой к оконному стеклу.

– Держу пари, твоему смотрящему нравится вот так сидеть взаперти.

«Твоему смотрящему». Как будто Уэсли принадлежал только Тавии.

– Ну-ну, – отозвалась она. – Тебя никто не учил, что не следует плохо говорить о великом Уэсли Торнтоне Уолкотте?

– Ему необходимы три имени для всех его личностей, – сказала Саксони.

Тавия ухмыльнулась и взяла с тарелки ломоть хлеба.

– Кто у нас отвечал за запасы продовольствия?

– Думаю, лучше не спрашивать, – ответила Саксони. – Если я это узнаю, то не смогу сдерживать ярость.

– Правильная позиция. – Тавия откусила кусочек сухого хлеба. – Не надо нарушать спокойствие. На меня уже несколько дней никто не нападал. Я начинаю привыкать к отсутствию синяков.

– Тебе хорошо говорить, – пробурчала Карам. – В тебя не стреляли.

Тавия сочувственно улыбнулась воительнице. Хотя, если говорить честно, в нее стреляли – другое дело, что не попали. Но девушка не виновата, что Карам оказалась недостаточно проворна. К тому же Саксони быстро залечила рану. Карам сейчас выглядела вполне здоровой. По крайней мере, зыркала она на всех так же злобно, как обычно.

– Если рана еще болит, я могу кое-чем помочь, – предложила Тавия. – У меня есть болеутоляющий талисман, от которого ты проспишь неделю.

– Ничего у меня не болит, – возразила Карам.

– Вот как? – Тавия улыбнулась. – Значит, тебе просто нужен был повод пожаловаться?

Карам прищурилась. По выражению ее глаз стало понятно: девушка не оценила юмор Тавии. Смех Саксони прозвучал в ночной тишине громко, словно выстрел.