лодыжки, Александр выпрямился и сурово осмотрел второй ботинок. Ноги выглядели смешно. Узкие ступни удерживались внутри обуви лишь плотной обвязкой, а грубая невыделанная кожа не давала ни тепла, ни уюта.

Александр вдруг подумал о своих удобных горных ботинках, в которых так любил совершать длительные лесные прогулки. Вот то была настоящая обувь – теплая, мягкая и очень удобная.

– Где они теперь? – ностальгически думал он. – Вспомнил! Они же промокли там, в пещере и, наверное, испортились.

Мысли сразу переключились на те далекие события.

– Да, да, я помню, теперь почти все помню, – тихо прошептал Александр.

Яркая и отчетливая картина так и застыла перед глазами – выхваченные из тьмы рыжеватым светом фонарика большие белые бутоны – прекрасные и вызывающие у него странно необъяснимое волнение, доходящее до ужаса, почти до отвращения. А еще запах – совершенно гипнотический, манящий, сбивающий с мыслей, обволакивающий.

В мозгу крутилось только это: цветы и темнота. Но что же произошло потом?

Александр недовольно дернулся в кресле. Все тело словно зудело, казалось его теребили одновременно во всех местах многочисленные муравьи. Он напрягся и попытался снова сосредоточиться на пещере. Ответы так близко, только руку протяни. Но стоит попытаться, и они ускользают, скрываются за мутной пеленой тумана, совсем как дома на улице.

Нервное напряжение достигло апогея. Александр вскочил из кресла и бросился вон из комнаты. Ему было страшно и душно. Необходимо срочно выбраться на улицу. События последних дней вывели его из равновесия и заставили хотеть чего-то и стремиться к чему-то, пока непонятному и неведомому.

Александр торопливо сбегал с высоких каменных ступеней вниз. Он почти не смотрел по сторонам, сосредоточившись только на своей цели. Ветер, давно гулявший по открытым верхним галереям в ожидании товарища, радостно бросил ему под ноги немного сухих листьев, привлекая внимание. Он неожиданности Александр споткнулся и, не удержав равновесия из-за слишком громоздкой, тяжелой обуви, упал и проехал оставшиеся ступеньки на спине.

Было больно. Поясницу словно пронзила острая молния. Левая рука при скольжении вниз неуклюже подогнулась под тело и теперь отчаянно ныла. Александр закряхтел и медленно попытался сесть. Вскоре это ему удалось. Одно радовало – ему определённо удалось отделаться лишь парой синяков, серьезных повреждений он не обнаружил. При осмотре ног выяснилось, что коварный шнурок на ботинке опять развязался. Александр начал было завязывать его, решив затянуть тройным узлом, чтобы уже наверняка, как вдруг резко замер. Лицо его прибрело странное недоумевающее выражение, которое вскоре сменилось победоносным оскалом.

– Ну, конечно, – в волнении проговорил он. – Как же все просто.

Безостановочно кряхтя и постанывая от резких движений, он поднялся на ноги и очень медленно двинулся обратно. Ветер виновато подталкивал его в спину, как бы поддерживая, но Александр не обращал на него внимания. Сейчас он был не способен думать ни о чем, кроме открывшейся ему картины давно забытого прошлого.

Теперь он точно помнил, как оказался здесь. Не только первые минуты пребывания в этом городе, но и то, что этому предшествовало. Неторопливо и осторожно Александр поднимался по ступеням наверх, в свое убежище. Сейчас ему просто необходимо было все как следует обдумать. Он почему-то был твердо уверен, что вернувшаяся память, словно тоненькая, но жизненно важная нить, приближает его к желанной цели – возвращению домой. Но даже если это и не так, бывший учитель все равно радовался тому, что белых участков в его голове стало еще меньше. Он как будто медленно пробуждался от тяжелого сна, оживал, начинал снова надеяться на спасение.

Переступив порог, Александр цепким хозяйским взглядом окинул комнату. Возле камина лежала новая охапка дров. Облегченно выдохнув, он, в меру своих сил, поспешил заново затопить очаг. После, удобно разместившись в кресле и удовлетворенно поглядывая на занимающиеся огнем поленья, Александр позволил себе погрузиться во вновь обретенные воспоминания. Ему стало страшно, впервые за очень долгое время по-настоящему страшно. Это был не привычный страх перед вечным одиночеством или причудливыми кошмарами воспаленного воображения. Нет, это был первобытный глубокий ужас перед тем, что уже произошло, послужило отправной точкой в его личной трагедии и сейчас грозным мечом висело над головой. Сейчас ему малодушно хотелось отказаться от щедрого дара свой памяти и снова все забыть. Правда, это длилось лишь несколько мгновений. Вскоре, приступ трусости отступил.

Его снова окружила темнота и сырость пещеры. Вот впереди стоит маленькая Дина, едва освещаемая светом фонаря. У нее в руках – шелковой, практически живой массой – цветы, затянутые нежной ленточкой. Девочка улыбается. А потом…

Он будто заново переживал те мгновения страха и боли. Непередаваемый ужас и панику. Наверное, так чувствуют себя младенцы в утробе матери перед появлением на свет – страшная тоска и стремление к свободе, избавлению от непереносимого душного плена. А потом сладостное чувство облегчения, словно короткая передышка перед новым испытанием – переходом в незнакомое опасное и чужое измерение – наш мир.

Александр помнил, как он лежал и отчего-то плакал. Может от боли? Было так жарко, все тело горело огнем. Ему срочно нужно охладиться. И этот свет, ослепительно яркий, режущий. Так хотелось куда-нибудь спрятаться от него, а еще от нарастающего гула, словно рой пчел кружит над головой. Скорее закрыть глаза покрепче, спрятаться и забыться. Уйти туда, где спокойно и тихо. Тогда ему почему-то вспомнился дедушка Дины и его сказки. Вот, где хорошо и спокойно. Там не будет ни боли, ни шума, там не будет ничего, только прохлада и покой. Перед глазами хороводом замелькали красочные смелые рисунки Дины, будто она листала перед ним свой альбом.

«Нет! Слишком ярко! Нужно что-нибудь более мягкое и прохладное. Кто-нибудь, приглушите цвет. Как же болит голова».

Постепенно шум стал отступать. На его место пришла тишина. Александру казалось, что он плывет и качается в воздухе. Так приятно, почти безмятежно. Страх еще сжимал грудь, но это уже был не тот отчаянный ужас, а лишь его отголоски, медленно рассеивающиеся в пространстве. Он, как и боль уплывал все дальше за пределы досягаемости. А может быть, это сам Александр стремительно отдалялся прочь.

Наступил блаженный долгожданный покой. Он длился невообразимо долго, но все равно впоследствии оказался слишком коротким. Почему-то все прекрасное имеет обыкновение обрываться на самой высокой ноте без продолжения, часто оставляя после себя лишь легкое послевкусие пережитого счастья, быстро сменяющееся на горечь утраты.

Александр не знал, сколько времени он провел в своей собственной нирване. Сначала в его абсолютное безмыслие тонкими струйками примешались новые ощущения – понимание произошедших перемен и самоопределение себя как отдельного одушевленного тела. А