Сама улица оказалась тупиком с двенадцатью маленькими домишками и входом на конюшни, обслуживающими две большие улицы, идущие параллельно Ламберт-плейс. Я постучал в дверь дома под номером девять. Мне открыла усталая маленькая женщина, к ее юбкам цеплялись двое малышей, а третьего она держала на руках. Я спросил своего друга мистера По. Женщина покачала головой, а младенец зашелся в плаче. Я описал По как мужчину крепкого телосложения и добавил, что его лицо, вероятно, перевязано, поскольку он страдает от зубной боли.

— Что же вы раньше не сказали? — спросила она. — Вам нужен мистер Лонгстафф, — женщина повернулась и крикнула через плечо: — Матильда!

Она сделала шаг назад, пропуская меня внутрь. Когда я вошел, в конце коридора открылась дверь, и оттуда появилась какая-то старуха.

— Тут джентльмен спрашивает мистера Лонгстаффа, — молодая женщина потащила своих отпрысков к лестнице. — Я была бы очень вам благодарна, если бы вы напомнили ему об арендной плате за прошлую неделю, Матильда. Я не могу вечно платить мяснику пустыми обещаниями.

— Я с ним поговорю, — старуха взглянула на меня, и ее скрипучий голос превратился в вежливое завывание: — Вам очень повезло, сэр, мистер Лонгстафф как раз сейчас свободен, прошу вас, сюда, пожалуйста.

Я прошел за нею в маленькую комнату в задней части дома, выходившую окнами во двор. Перед окном стояло кресло с высокой спинкой, в котором сидел мужчина, казавшийся даже меньше ростом, чем та женщина, что открыла мне дверь. Кресло было прикреплено к полу железными скобами.

Мужчина при моем появлении вскочил, и я увидел, что он намного моложе женщины. Коренастый и широкоплечий, сгорбленный как вопросительный знак, и одна нога короче другой. Он казался каким-то перекошенным, словно человек, поднимающийся в горку.

— Что ж, сэр, чего бы вы ни пожелали для своих зубов, мы вам это предложим, — выпалил хозяин. — Прижигание нервов, пломбы, простое удаление, которое мы проводим с такой скоростью и ловкостью, что вы не успеваете почувствовать боли. Прошу заметить, сэр, моя специализация — пересадка зубов — нововведение мистера Хантера, у которого я учился в молодости. Я использую только зубы живых, от трупов — упаси бог, хотя другие врачи постараются обманом подсунуть вам именно зубы мертвецов. А если захотите, я смогу изготовить для вас целую искусственную челюсть, которая прослужит долгие годы, будет украшением рта и поможет сделать речь чистой и ясной. Я изготавливаю их из жемчуга, серебра и даже в свое время применял эмалированную медь, но все-таки рекомендовал бы в качестве материала моржовые клыки или человеческие зубы — они меньше других меняют свой цвет.

Во время произнесения тирады мистер Лонгстафф приблизился ко мне вплотную. Дрожащей рукой он водрузил на нос очки с линзами толщиной с пенни и уставился на мой рот.

— Пожалуйста, откройте рот, сэр.

— В настоящее время мне не требуется лечение, — сказал я. — Я пришел расспросить вас о своем друге, который, как я понимаю, мог на днях обращаться к вам за помощью.

— Джентльмен, которому ты вырвал зуб, — громко сказала старуха; ее реакция последовала незамедлительно, и я заподозрил, что последние несколько дней других пациентов у них и не было. — Ты его помнишь.

— Он не назвался? — спросил я. — Не уверен, что это был именно мой друг.

— Нет, насколько я помню, не назвался.

— А как он выглядел, сэр? Вы же видели его лицо.

— Я смотрю пациентам в рот, сэр, а не на лица, а у вашего друга во рту просто жуть что творилось.

Я повернулся к старухе:

— А вы, мадам? Вы запомнили его?

Она расхохоталась, обнажив отличную вставную челюсть, изготовленную, должно быть, из слоновой кости.

— Господь с вами, сударь, я теперь мало что вижу.

Женщина подняла лицо, и на него упал свет из окна. Мне сразу же стал ясен смысл ее слов. Глаза женщины были мутными и отличались от здоровых так же, как вода в стоячем пруду отличается от проточной.

Я переводил взгляд с мистера Лонгстаффа на старуху и обратно, мое разочарование росло.

— Простите, а вы могли бы описать мне его голос?

Мужчина пожал плечами, а женщина энергично закивала.

— Зычный. Припоминаю, этот джентльмен говорил с ирландским акцентом, а еще мне показалось, что он аристократ, но точно не могу сказать, очень уж невнятно бормотал.

— Ну, мама, это из-за зубной боли, — фыркнул дантист. — А потом ему некогда было с нами болтать, да и кровь во рту хлестала, тут не до разговоров.

— Ага, убежал отсюда — только пятки сверкали, — призналась мне матушка Лонгстаффа. — С пациентами часто так бывает. Сначала они так боятся, сэр, что приходится привязывать их к креслу, зато потом, когда отвяжешь, улепетывают словно испуганные кролики.

— Если вы знаете, где он живет, то могли бы забрать его вещи, — предложил дантист.

— Его вещи, сэр?

— У него с собой было несколько чемоданов, но он так торопился покинуть нас, что забыл одну сумку.

— Рыдал навзрыд, — сообщила старуха, облизывая губы.

— Молчите, мама, — перебил ее дантист, а потом повернулся ко мне, и снова из его уст хлынул поток слов: — В нашей профессии неизбежны такие моменты, когда даже самый опытный врач случайно причиняет пациенту боль. Настойка опия и бренди притупляют ее, но не могут заглушить полностью. Операции по удалению зубов мудрости особенно болезненны. Задние зубы рвать труднее всего.

Я почувствовал, как и у меня в знак солидарности заболели зубы.

— Если хотите, сэр, я верну сумку моему другу.

— Вы окажете нам услугу, сэр, — сказал дантист.

— Но вы должны написать расписку, — резко добавила старуха, глядя на меня мутными глазами.

— Разумеется, мадам.

Я вытащил записную книжку и нацарапал расписку, а дантист тем временем принес сумку, которая, как оказалась, все это время висела на колышке, вбитом в дверь. Сумка как сумка, из коричневой кожи, очень потертая и перевязанная веревкой, поскольку ремешок оборвался. Я вырвал страничку с распиской и попрощался. Дантист просил меня подумать о его услугах, если вдруг мне понадобится лечить зубы, и даже предложил бесплатный осмотр прямо на месте. Я вежливо отказался и поспешил прочь.

Быстрым шагом я добрался до таверны на Шарлотт-стрит, где нашел свободный столик и заказал кружку эля. Когда официантка ушла, я принялся развязывать узел веревки, обвязанной вокруг сумки. Руки замерзли, и узел не поддавался. Потеряв терпение, я попросту разрезал веревку перочинным ножом.

Туман на улице, казалось, служил отличной метафорой для тумана в моей голове. Я открыл сумку и первое, что увидел, — имя, написанное чернилами на внутренней стороне крышки, — Дэвид По. Буквы выцвели и напоминали запекшуюся кровь.

Я высыпал содержимое сумки на чистый стол. Мои пальцы рылись в кучке пожитков — маленькая фляжка, в которой некогда плескалось бренди, рубашка отличного качества, но не первой свежести, перепачканный шейный платок и кожаный портсигар. Я открыл портсигар и вытряхнул то, что было внутри.