Лени осторожно пошарила рукой, нащупала тяжелый рюкзак, в котором что-то брякало, порылась в нем и выудила налобный фонарь. Надела на голову, щелкнула выключателем. Свет фонаря казался слишком желтым, неземным. Мама выглядела странно — казалось, ее лицо в синяках вылеплено из воска и тает.

А это что?! На коленях у мамы кровь, из прорехи в рукаве торчала кость.

— Мама! Твоя рука! Твоя рука! О боже…

— Дыши. Посмотри на нее. Видишь? Ничего страшного, обычный перелом. И не первый, кстати.

Лени постаралась успокоиться, глубоко вдохнула, на миг задержала дыхание.

— И что же нам делать?

Мама открыла рюкзак, здоровой рукой принялась выкладывать из него перчатки и неопреновые маски.

Лени не могла оторвать взгляд от осколка кости, от крови, пропитавшей мамин рукав.

— Так. Сначала ты должна сделать мне перевязку, чтобы остановить кровотечение. Ты же этому училась. Помнишь? Оторви подол рубашки.

— Я не могу.

— Рви, я сказала, — велела мама.

Дрожащими руками Лени сняла с пояса нож и надрезала ткань. Оторвала длинную ленту фланели и осторожно придвинулась к маме.

— Выше перелома. Завяжи как можно крепче.

Лени обернула тканью мамину руку, затянула, и мама застонала от боли.

— Больно?

— Крепче.

Лени затянула ткань, насколько хватило сил, завязала узел.

Мама судорожно вздохнула и перебралась на водительское место.

— Значит, план такой. Я разобью окно. Ты перелезешь через меня и выберешься наружу.

— Н-н-но…

— Не спорь. Ты должна быть сильной. Так нужно. Мне со сломанной рукой не выбраться, а если мы обе останемся, замерзнем насмерть. Иди за подмогой.

— Я не смогу.

— Сможешь. — Мама прижала окровавленную ладонь к повязке на руке. — Сделай это ради меня.

— Но ты же замерзнешь, пока я буду ходить!

— Я крепче, чем кажется, не забывай. Тем более что благодаря армагеддонофобии твоего отца у нас есть тревожный чемоданчик. Одеяло, еда, вода. — Мама слабо улыбнулась. — Ничего со мной не случится. Иди за подмогой. Да?

— Да. — Лени и рада была бы не бояться, но ее трясло от страха. Она натянула перчатки, неопреновую маску, застегнула куртку.

Мама вытащила из-под сиденья аварийный молоток.

— Дом Уокеров ближе всего. От силы четверть мили. Иди туда. Справишься?

— Ага.

Автобус глухо заскрипел, чуть осел, пошевелился.

— Я тебя люблю, доченька.

Лени сделала над собой усилие, чтобы не разреветься.

— Задержи дыхание. И вылезай.

Мама врезала молотком по стеклу.

Стекло покрылось паутиной трещин, просело. Осколки еще миг держались — и со звоном осыпались. В автобус полетел снег. Мороз стоял лютый.

Лени наклонилась, перелезла через маму, стараясь не задеть сломанную руку, услышала, как мама застонала от боли, почувствовала, как здоровой рукой она подталкивает ее в спину.

Протиснулась в окно.

Ветка хлестнула по лицу. Лени упрямо ползла по бортику, пока не добралась до косогора, на котором падавший автобус оставил глубокий след. Чернела грязь, торчали сломанные ветки и корни.

Лени спрыгнула на заснеженный склон и принялась карабкаться вверх, на дорогу.

Казалось, прошла целая вечность. Лени цеплялась, подтягивалась на руках, задыхалась, снег набивался в рот. Но в конце концов она вылезла, перевалила через сугроб и рухнула ничком на дорогу. Ахнула, поднялась на четвереньки, встала на ноги.

Белая мгла. Лени надела налобный фонарь, включила. Лишь тонюсенький лучик света. Ветер спихивал с дороги, деревья качались, гнулись, скрипели. Падали ветки, одна ветка больно ткнула ее в бок, чуть не сбила с ног.

Лени цеплялась за лучик света, как за спасательный трос. С каждым вдохом в груди саднило от ледяного воздуха, в боку кололо. По спине стекал пот, ладони в перчатках стали липкими.

Она понятия не имела, долго ли шла, стараясь не останавливаться, не кричать и не плакать, но наконец увидела впереди серебристые ворота с коровьим черепом в круглой снежной шапочке.

Лени потянула на себя калитку и открыла, сдвигая снежные бугры.

Ее так и подмывало броситься вперед с криком «Помогите!», но она знала, что бежать нельзя, это была бы вторая — смертельная — ошибка. Лени брела по колено в снегу. Тянувшиеся справа деревья чуть-чуть заслоняли ее от ветра.

Ей показалось, что прошло не меньше четверти часа, прежде чем она подошла к дому Уокеров. В окнах горел свет, и у Лени защипало глаза. Слезы застывали, жалили, туманили зрение.

Вдруг ветер улегся, мир спокойно вздохнул, и наступила тишина, прерываемая лишь сбивчивым дыханием Лени и далеким шорохом волн на замерзшем берегу.

Лени прошла мимо заснеженных куч металлолома, старых машин, пчелиных ульев. Коровы, завидев ее, замычали и с топотом бросились друг к другу, сбились в кучу: вдруг это хищник? Козы блеяли.

Лени поднялась по обледеневшей лестнице и постучала в дверь.

Мистер Уокер открыл почти сразу же, увидел Лени и изменился в лице.

— О господи…

Он втащил ее в дом, провел через длинную прихожую, где висели пальто, шапки, стояла обувь, и усадил у печи.

У Лени так стучали зубы, что она боялась откусить язык, если заговорит, но молчать было нельзя.

— М-м-мы п-п-перевернулись. М-м-мама застряла в автобусе.

— Где?

Лени уже не в силах была сдержать ни дрожи, ни слез.

— Н-н-на повороте, н-н-не доезжая М-м-мардж.

— Ясно, — кивнул мистер Уокер, вышел, оставив Лени у печки, и вернулся уже тепло одетым, с большим сетчатым мешком на плече.

Подошел к радиоприемнику, нашел свободную частоту. Сперва раздался треск помех, потом визг.

— Мардж, говорит Том Уокер, — произнес он, поднеся ко рту микрофон. — На главной дороге возле моего дома авария. Нужна помощь. Я еду туда. Прием. — Он отпустил кнопку. Снова затрещали помехи. Уокер повторил сообщение и положил микрофон. — Пошли.

Слышал ли это папа? Он у приемника или до сих пор валяется в отключке?

Лени испуганно выглянула в окно, словно ожидала, что он вдруг появится.

Мистер Уокер взял со спинки дивана полосатое красно-бело-желтое одеяло и укутал Лени.

— У нее рука сломана. Кровь идет.

Мистер Уокер кивнул, взял Лени за руку и повел из теплого дома обратно на мороз.

Стоявший в гараже большой пикап завелся мгновенно. Машину окутало тепло, отчего Лени задрожала еще сильнее. Ее неудержимо трясло, пока они отъезжали от дома и сворачивали на главную дорогу, где ветер лупил в лобовое стекло и свистел в каждой трещинке кузова.