— Вот же скотина. Ну я ему устрою.

К ней подошел мистер Уокер.

— Доброе утро, — поздоровалась мама, стараясь не встречаться с ним глазами. Она не встала — должно быть, не было сил. — Хотите…

Тут в дом ввалился отец и захлопнул дверь.

— Не надо, Кора, сиди, я сам сварю им кофе.

Между взрослыми сгустилось нестерпимое напряжение. В чем же дело? Что-то тут нечисто.

Марджи-шире-баржи взяла мистера Уокера за руку — так крепко, словно рыбу из реки тащила, — и подвела к стулу возле печки.

— Сядь, — велела она, а когда он замешкался, силой усадила на стул.

Лени притащила в гостиную табуреточку из-под складного стола — для Мардж.

— Да ну куда мне этакую крохотулю, — сказала Марджи-шире-баржи. — Моя задница на ней будет торчать, как гриб на зубочистке. — Но все же села, оперла мясистые ладони о бедра и посмотрела на маму.

— Выглядит хуже, чем на самом деле, — дрогнувшим голосом пояснила мама. — Мы же в аварию попали, вы слышали?

— Да уж слышала, — ответила Марджи-шире-баржи.

В гостиную вошел папа с двумя чашками в синюю крапинку. От чашек поднимался пар, запахло кофе. Папа протянул чашки Тому и Мардж.

— Давненько у нас гостей не было, — неуверенно проговорил он.

— Сядь, Эрнт, — ответила Мардж.

— Я не…

— Садись давай, или ты у меня ляжешь, — пригрозила Мардж.

Мама ахнула.

Папа сел на диван рядом с мамой.

— Кто же так с хозяином дома разговаривает?

— Сказала бы я тебе, Эрнт Олбрайт, кто такой настоящий хозяин. Я ведь терплю-терплю, а могу и не сдержаться. И тебе это точно не понравится. Я баба сильная, сам видишь. Так что пасть заткни и слушай. — Она покосилась на маму. — Оба слушайте.

Лени показалось, будто из комнаты вышел весь воздух. Повисло ледяное гнетущее молчание.

Марджи-шире-баржи впилась взглядом в маму.

— Как вы знаете, я из Вашингтона, раньше была юристом. Столичным прокурором. Носила модные костюмчики, туфли на каблуках. Ну и все такое. Работу свою любила. А еще я любила сестру, которая вышла за мужчину своей мечты. Правда, потом оказалось, что он малость того. С придурью. Пил как лошадь и колотил мою сестренку как грушу. Как я ее ни уговаривала его бросить, она ни в какую. То ли боялась, то ли так его любила, то ли рехнулась с ним за компанию. Этого я не знаю. Зато я знаю, что если мы звонили в полицию, ей от этого было только хуже, и она умоляла меня этого не делать. Ну я и сдалась. И это была самая большая моя ошибка. Он прибил ее молотком. — Марджи-шире-баржи передернуло. — Хоронили мы ее в закрытом гробу. Вот как он ее уделал. Потом уверял, что выхватил молоток у нее, оборонялся. А наши законы если кого и защищают, так точно не избитых женщин. Он до сих пор на свободе. Живет себе спокойненько. А я уехала сюда, чтобы об этом забыть. — Она посмотрела на Эрнта: — А тут вы.

Папа привстал.

— На вашем месте я бы не шевелился, — заметил мистер Уокер.

Папа медленно сел. Глаза его встревоженно блестели, он нервно сжимал и разжимал кулаки, постукивал ногой по полу. Они и знать не знают, что маме еще придется пожалеть об этом визите. Стоит им уйти, и папа ей устроит.

— Я знаю, вы хотите как лучше, — начала Лени. — Но…

— Не надо, Лени, — мягко перебил ее мистер Уокер. — Ты еще маленькая, не тебе решать. Сиди и слушай.

— Мы с Томми все обсудили, — продолжала Марджи-шире-баржи. — Ну то есть как с вами быть. И кое-что придумали. Знаешь, Эрнт, по-моему, самое лучшее — вывезти тебя в лес и там прикончить.

Папа рассмеялся было, но тут же осекся. До него дошло, что они не шутят, и он широко раскрыл глаза от удивления.

— Это я предложил, — пояснил мистер Уокер. — У Мардж на уме другой вариант.

— Значит, так, Эрнт. Ты сейчас соберешь манатки и поедешь на вахту в Слоуп[49], — сказала Марджи-шире-баржи.

— На нефтепроводе таким, как ты, всегда найдется работа, там у них Содом с Гоморрой, механики нужны. Заработаешь деньжат, вам же без денег никак, и весной вернешься.

— Не могу же я бросить жену с дочкой одних до весны, — возразил отец.

— Ишь ты, заботливый, — пробормотал мистер Уокер.

— А ты думал, я вот так возьму и оставлю ее тебе? — бросил папа.

— Хватит, мальчики, — отрезала Мардж, — бодаться будете после. А сейчас Эрнт уезжает, и я переезжаю сюда. Поживу с твоими девочками до весны. Защищу их от всех напастей. Весной ты вернешься. Может, к тому времени до тебя дойдет, как тебе повезло с женой, и ты научишься вести себя с ней как следует.

— Вы не можете заставить меня уехать, — возразил отец.

— Ошибаешься, — сказала Мардж. — Видишь ли, Эрнт, в чем дело. Аляска пробуждает в людях и плохое, и хорошее. Может, на Большой земле ты бы никогда до такого не докатился. Я знаю, ты воевал во Вьетнаме, и у меня сердце рвется на части из-за того, что тебе и другим пришлось пережить. Но здешний мрак на тебя дурно влияет. Стыдиться тут нечего. Полярную ночь вообще мало кто способен выдержать. Так что смирись и сделай как лучше для твоей семьи. Ты ведь любишь Кору и Лени?

Папа посмотрел на маму, взгляд его смягчился, и на миг перед Лени предстал ее настоящий отец, каким он был, наверно, пока его не исковеркала война. Тот, прежний папа.

— Да, — ответил он.

— Вот и чудненько. А если любишь, значит, поедешь на заработки, — сказала Мардж. — Так что собирай шмотки — и в путь. Увидимся, когда сойдет снег.

Семнадцатилетняя Лени уверенно вела снегоход. Она была совершенно одна здесь, в бескрайней зиме. Следуя за тусклым светом фар, в предрассветных сумерках она свернула на дорогу к старой шахте. Милю спустя или около того дорога превратилась в тропу, которая изгибалась, поворачивала, шла то в гору, то с горы. Пластмассовые санки, привязанные сзади к снегоходу, с глухим стуком подпрыгивали на снегу; сейчас они пустовали, но Лени надеялась, что вскоре положит на них добычу. Если отец что и сделал правильно, так это научил Лени охотиться.

Она со свистом пролетала гати, огибала деревья, пересекала застывшие реки, порой взмывала в воздух на снегоходе, теряла управление, вскрикивала то от страха, то от восторга — или от того и другого разом. Здесь она была в своей стихии.

Подъем стал круче, деревья поредели, да и стволы здесь были тоньше. Замелькали утесы и покрытые снегом гранитные валуны.