– Я знаю, но все же прошу вас, – он протянул приглашение Таниэлю.

– Я сомневаюсь насчет этого бала, – сказал Таниэль. – Там не будет ни одной знакомой души, к тому же… посмотрите, здесь в приглашении специальная колонка, перечисляющая всех послов. Видите, Аринори Мори, он имеет к вам отношение?

– Не думаю. Его фамилия означает «лес», три дерева, – он написал иероглиф на клочке бумаги. – А я – Мо-у-ри, что по-английски пишется одинаково, но мы их различаем. Вот так.

– Featheringstonehough, – посмотрел на него Таниэль. – Вы – японский эквивалент Фэншоу.

– Моя фамилия, возможно, тоже раньше означала «лес», просто ее произносили, претенциозно растягивая звуки. Вы точно должны идти?

– Да. Но я попытаюсь улизнуть оттуда пораньше. Стащу какой-нибудь еды и сбегу.

Мори рассмеялся низким гортанным смехом, но взгляд его по-прежнему был прикован к часам, над которыми он работал. У него был усталый вид, со своей вытянутой шеей он выглядел каким-то особенно хрупким.

– Мистер Стиплтон, если вы встретите на балу…

– Кого?

– Да нет, неважно.

– Кого-то из ваших знакомых?

– Да, но я сейчас понял, что мне это неинтересно.

Таниэль фыркнул и осторожно, чтобы не причинить ему вреда, похлопал Мори по спине. Часовщик, уклонившись от его руки, снова склонился над микроскопом. Таниэль наблюдал за ним. Что-то было не так. Откуда-то из глубины наползало неприятное ощущение, что Мори видел его за чтением тетради, но это была ничем не обоснованная тревога.

– Вы хорошо себя чувствуете? – наконец спросил Таниэль.

– У меня начинается простуда.

– Сейчас лето, выйдите на воздух. Вам станет лучше на солнышке.

– Какое это лето, в Англии не бывает лета, вместо него – бесконечная осень с небольшими изменениями погоды раз в пару недель. К тому же на улице сейчас все эти ребята Хэйверли. Хватит надо мной смеяться.

Таниэль и так перестал смеяться, увидев через окно констэбля. Полицейский всего лишь велел мальчикам Хэйверли угомониться. Мори удивленно посмотрел на Таниэля, и тот осознал, что очень уж откровенно уставился в окно. Он помотал головой и промямлил что-то по поводу необходимости сходить на почту. Дойдя до нее, Таниэль отправил телеграмму Уильямсону, прося дать ему еще немного времени.

В огромном доме Кэрроу в Белгравии легко мог потеряться кавалерийский взвод, но при этом горничная Грэйс – Элис – всегда была где-то поблизости от своей хозяйки, а братья Грэйс – оба находились на военной службе, но получили увольнительную по случаю сегодняшнего бала, – были слышны в каждом его уголке. Их отец настоял, чтобы они прибыли на бал. Лорд Кэрроу вложил много трудов в его организацию и теперь хотел, как он сам говорил, похвастаться своими детьми. Под этой формулировкой скрывалось желание выглядеть респектабельным главой многочисленного семейства.

Элис, вздыхая, приводила в порядок вечернее платье Грэйс. Раздался стук в дверь, и в комнату вошел лорд Кэрроу. Он принадлежал к странному типу мужчин, которые встречаются со своими приятелями чаще, чем с собственными детьми.

– Привет, Грэйси. Ты уже все перевезла из Оксфорда?

– М-м. Там не особенно много оставалось, большую часть вещей я уже вывезла оттуда на Пасху.

Он обвел глазами комнату, и Грэйс сделала то же самое. Ей казалось, что с каждым ее приездом домой комната уменьшается в размерах. Дряхлая деревянная лошадка-качалка стояла, замерев, в углу возле парты, на которой в беспорядке были разбросаны листки бумаги в клетку, карандаши и детали вычислительной машины, конструированием которой она была занята в прошлые каникулы. Стеклянная призма в окне бросала радужные отсветы на мебель, персидские ковры и всевозможные астрономические инструменты, аккуратно расставленные за время ее отсутствия. Прогибающиеся под тяжелыми шагами лорда Кэрроу старые половые доски привели в движение древнюю лошадку-качалку, и она жалобно заскрипела. Грифельная доска была довольно криво прибита к стене; Грэйс сделала это собственноручно, так как прислуга раз за разом упорно выносила доску в подвал, где хранилась всякая рухлядь.

– Оденься поприличнее, – сказал отец. – Ты помнишь, что Фрэнсис Фэншоу будет на бале?

– Да, я помню.

– Ты огорчишь мать, если хотя бы не попытаешься.

Грэйс перевела глаза на потолок. Ее мать занимала почти весь верхний этаж, где постоянно топился камин и шторы были задернуты от сквозняков и яркого солнечного света. Слуги говорили, что она болеет с тех пор, как вернулась из Оксфорда, и поэтому Грэйс до сих пор ее не видела. Однако этим утром, открыв дверь своей комнаты, она ощутила легкий аромат духов с запахом сирени. Грэйс была почти уверена, что еще мгновение назад мать стояла здесь, наблюдая за ней в дверную щелку.

– Я не могу поставить всю свою жизнь в зависимость от того, что может ее огорчить или порадовать, – спокойно сказала она.

Отец приподнял брови.

– Вот как. Если мне не изменяет память, я все же отправил тебя в Оксфорд, несмотря на возражения твоей матери, после чего ее здоровье стало ухудшаться еще быстрее. У тебя было четыре года на занятия чем угодно по твоему усмотрению, и я не заметил ни благодарности с твоей стороны, ни того, чтобы ты достигла каких-либо успехов. Или, может быть, ты вот-вот получишь свою достославную должность в университете?

– Нет.

– Ну что ж. Я делаю для тебя все, что в моих силах, и, черт возьми, не позволю тебе крутить носом. Одно из главных проклятий нашего времени состоит в том, что мужчины и женщины получают образование, избыточное для их жизненного предназначения.

– То есть это не малярия, – сказала Грэйс без усмешки. Десять лет назад его глупость вызывала смех, но теперь ей уже было не так весело, – и не те, кто недостаточно образован для своего предназначения.

– Твоя мать будет в желтом, – сказал лорд Кэрроу, обладавший выдающимся даром игнорировать все, что казалось ему бессмысленным. – Она рассчитывает, что ты наденешь что-нибудь, сочетающееся по цвету.

– У меня только одно подходящее платье и, к сожалению, оно зеленое.

Он чопорно направился к выходу, но внезапно обернулся:

– Через десять лет ты будешь с благодарностью вспоминать, что тебя подтолкнули к действию.

– Ты все это со мной проделываешь, полагая, что знаешь, что я буду думать через десять лет? Ты идиот.

– Мисс! – воскликнула Элис.

– Мы все встречаемся внизу в восемь, – сказал лорд Кэрроу, изо всех сил стараясь сохранить спокойный тон.

Грэйс наклонила голову, как будто спрашивая, почему он еще не закрыл за собой дверь.

Дверь захлопнулась, и Элис разразилась в ее адрес долго сдерживаемыми упреками.

– Довольно, – сказала Грэйс, позволив ей слегка выпустить пар.