Продолжайте с улыбкой после любых неудач. С умной улыбкой отказа от любой идеальности, от невротических попыток нравиться всем, от беспомощности перед теми, кто позволяет себе вас обидеть. Ну и что? Жизнь-то продолжается!

* * *

– Кто-кто-кто тебя разочаровал? Жизнь? Серьезно? – Кирилл Сергеевич громко расхохотался.

– Да, жизнь, – обиженно подтвердила я. Мне семнадцать, я работаю санитаркой в хирургическом отделении, лишенная возможности поступить в университет в свой год выпуска. Ухаживаю за лежачими больными, выношу утки, мою полы, туалеты, гноеотсосы. Меня бросил мальчик, постеснявшийся нынешнего приземленного амплуа вчерашнего признанного гуманитария. Мой шкаф почти пуст, мама лежит после операции, бабушка умерла.

Мне стыдно, обидно, горько. Я завидую своим бывшим одноклассницам, весело порхающим в невероятной студенческой жизни. Хожу только на работу в больницу и домой. Изоляция, особенно сложно дающаяся в юности.

Кирилл Сергеевич, восьмидесятилетний ветеран войны, одноногий, дожидается в девятой палате ампутации оставшейся ноги: диабетическая гангрена. Нет, он не обесценивает мои страдания, сравнивая их с несравнимыми, своими. Он не страдает сам и не позволяет мне.

Видя мою унылую физиономию, когда я появляюсь утром в дверях палаты с тарелкой резиновой каши, улыбается и читает Анненского: «…не потому, что от нее светло, а потому, что с ней не надо света». Протягивает яблоки из своего сада – яблоки носит ему сын.

Вглядываясь в его выцветшие, но лучистые глаза, я тогда впервые, наверное, осознала, что сила человека не в его теле. Она где-то внутри. И это не стержень, как говорят, а маленькая пронзительная струна, которая гнется, но не рвется. Сила в гибкости, в способности выпрямиться после любых ударов. Несгибаемость хрупка на самом деле.

– Жизнь не может тебя разочаровать, девочка. Она с тобой контракт на очарование не подписывала, – тихо произносит Кирилл Сергеевич, – так что только тебе самой решать, какой она станет, твоя жизнь. Можешь считать, что сейчас с тобой обошлись несправедливо, и перестать взаимодействовать с миром, а можешь взять все, что получится, из того, что видишь, и – вырасти.

Меня так задело это, что я выскочила из палаты и ушла мыть коридор, бурча себе под нос о бессмысленности сказанного.

Он не только говорил со мной, он показывал свою негромкую любовь ко всему, что составляло его жизнь. Рисовал простым карандашом в ученическом альбоме. Читал Пикуля и Астафьева. Нежно целовал ладони своей жены – маленькой тихой женщины с гладкими седыми волосами, собранными в пучок. Спрашивал ее про кота, ест ли магазинную мойву. Все – с удовольствием. Про непрекращающуюся боль – ни слова. Без упреков к запаздывающим с перевязками медсестрам. Без претензий к погоде, к соседям, к правительству. У этого человека не было «лихих девяностых» – было принятое им здесь и сейчас, каждую минуту которого он проживал осознанно и благородно.

Мы говорим с ним день за днем. Я спешу даже в выходной день заскочить в девятую палату. Я не замечаю, как перестаю раздражаться, обижаться, отталкивать неприглядную изнанку вынужденной своей работы. Я начинаю испытывать непонятную любовь к каждому, кого скрутила боль или обжег недуг. Я сижу ночами возле постелей людей всех возрастов, выслушиваю их простые исповеди, говорю что-то поддерживающее, начинаю понимать что-то очень важное. Глажу покрытые испариной лбы. Сжимаю детские ладошки, боящиеся темноты. Взращиваю надежду и в них, и в себе. Я не знаю еще, что получаю первый бесценный опыт в профессии, которую боготворю уже много лет и в которой состоюсь годы спустя.

Кирилл Сергеевич умер ранним сентябрьским утром. Не выдержал операцию. Я пришла после выходных и увидела скрученный матрац на узкой железной кровати. На тумбочке рдели поздние яблоки.

Когда кажется, что жизнь посмеялась над нами, обидела, разочаровала, принудила к испытаниям, это говорит совсем не о жизни, друзья мои. Это говорит о нашей неготовности к ней. Потому что ждать только праздников, побед, счастливых случаев, великой любви и безмерного счастья – значит жертвовать годами ради минут.

Жить несколько минут за всю жизнь – ничтожно мало.

Живите в каждой минуте.

* * *

Несколько лет назад в Питере мы с Наташей сложились праздниками и уютно отметили их в чудесном ресторанчике на набережной. Наташин праздник – защитила долгожданную кандидатскую, одновременно подписав блестящий контракт на работу в Германии, мой – впервые сама нарезала простейший салат из огурцов и помидоров долго не работавшими после травмы позвоночника руками. Счастливы были одинаково.

У всех наших побед разная величина и разная цена. И то, что одним ничтожно мало и совсем негромко, другим – оглушительно много. Причем это вообще не вопрос о том, кто лучше, сильнее, талантливее. Нам нравится отчего-то стричь всех под одну гребенку, полагая, что все мы стартовали одинаково, при равных условиях, при сопоставимых обстоятельствах, а значит, и результаты должны быть примерно одинаковыми. Но разве ж такое вообще может быть?

И если, например, та же кандидатская диссертация – вполне закономерный и не самый сложный результат для того, кто вырос любимым и понятым в образованной поддерживающей семье, то для того, кто одиночно выползал из своего насквозь травмированного неблагополучного детства на собственном энтузиазме, вгрызаясь в учебу как в единственный способ выбраться в полноценную человеческую жизнь, эта победа имеет совершенно иной смысл и совсем другую цену.

Вся моя практика замешана на близком и глубоком наблюдении, как каждый из нас пытается обрести желаемое. И здесь тоже у кого-то жемчуг мелкий, а кому-то надо элементарно выжить.

Никогда я не обесцениваю то, что хоть на сантиметр приблизило человека к его маленькой или большой победе. Никогда не имею привычки рассуждать свысока: а чего это человек только после сорока создал семью или вообще не создал? Поздно родил – рано родил – вообще не родил, купил – не купил, сделал – не сделал, добился – не добился, не сам ли виноват в своих бедах?

Никогда ни с кем не работаю по принципу «волшебных пинков» и тщеславных обещаний изменить чужую судьбу, внушая тем самым мысль, что человек просто ленился и что самому ему ни за что не сделать свой выбор.

Каждая жизнь – абсолютно индивидуальный процесс, со своими сроками, данностями, актуальной реальностью. Заходить в нее с уверенностью, что все в ней понял и точно знаешь, как надо, – недопустимо и бесполезно.

Какие общие пошаговые инструкции годятся для конкретного человека? Правильно, никакие.

Я вижу живую жизнь. Вижу реальную цену того, что каждый из нас платит за свою возможность устоять. Знаю, каково это – с хроническим неврозом справляться с дедлайнами на работе, выдерживать жесткий график, овладевать новыми навыками. Знаю, каково потерять работу, когда в одиночку поднимаешь детей на съемной квартире. Знаю, каково просто сходить на свидание, если дома лежачая мать, которая лежит так уже двенадцать лет, а тебе сорок два, и тебя ни разу никто не обнял и никто не поцеловал в макушку со словами: «Ты не одна».