А для меня эти слова звучат куда глубже. Отдать теплыми руками – значит не откладывать своей нежности на особые моменты, которых, быть может, так и не будет. Значит понять, когда все отвернулись, принести свою поддержку, сесть рядом… Значит доверять человеку, протянув ему свои ладони и приняв его несовершенства.

Я учусь этому – жить с теплыми руками, а не с большими претензиями, в которых выставляешь условия, придираешься к каждой мелочи или относишься к человеку как к объекту собственности, по умолчанию ожидая от него ежедневного соответствия своим запросам.

Близость невозможна там, где руки холодные. И это видно, даже если снаружи яркая картинка, которую подвергают эмоциональному фотошопу. Видно так же, как на мастерски обработанном фото – красиво, но неправда… Близость – это ведь не про красоту и даже не про ум. Холод часто приходит как от неоспоримо красивых, так и от мегаинтеллектуальных. Близость – это про доброту принятия, у которой неизменно теплые руки. В широком смысле этого слова. Про то, как тебя любят даже тогда, когда ты попадаешь впросак и не всегда справляешься с тем, что приносят разные обстоятельства.

Подержите за руки того, кого сами выбрали. Или даже самих себя. Работает зарядка? Вы в сети своей личной электростанции, которая несет свет и тепло? И способны ли вы принимать ответный свет и ответное тепло?

Отдавайте любовь теплыми руками.

* * *

Соседка бесновалась. Сыпала гадкими гадостями и лила злой слюной. Уличала, упрекала, угрожала. Лицо ее искажено было гримасой отведавшего хины. Руки тряслись, тело ходило волнами, но она не унималась, потому что ей хотелось ответного топлива в свой внутренний крематорий.

Причина – маленькие санки моей бабушки, на которых та возила с рынка по две банки топленого молока и сумочку картошки. Она оставила их у двери, и растаявший снег подтек лужицей под коврик соседке.

Было это много лет назад, и как я теперь понимаю, пустяковая та причина послужила лишь фитилем для эмоционально распущенной женщины, которая «подъедала» таким вампирским образом недостающей энергии. Зная трусость таких людей, выбирающих себе в жертвы исключительно тех, кого не приходится опасаться, я понимаю, почему ушат помоев обрушился на хрупкую, как тростинка, восьмидесятилетнюю мою бабушку.

Но бабушка подарила хорошую улыбку ни в какую не желающей угомониться соседке, что была вдвое моложе ее, и спокойно сказала:

– Красивые у тебя глаза, Наденка! Всегда хотела вот такие, черные, а мне голубые вмонтировали.

В ее голосе не было ни издевки, ни поучения, ни превосходства более мудрого человека. Было именно оно – искреннее восхищение угольными глазами женщины. Соседка замолчала так же резко, как и начала. Молча зашла к себе в квартиру, а потом вышла оттуда с тряпкой, которая в три секунды вобрала в себя мутные следы бабушкиного преступления.

– Чего уж, Петровна, не обращай на меня внимания, знаешь же, что я взрывная, – стыдливо бормотала она.

И больше никогда. Никогда!

Вспоминая это сейчас, я думаю о том, как много сил мы тратим, чтобы сразиться с теми, кто только этого и добивается – мелкого, пошлого, бытового, замешанного на сплетнях и заспинных пересудах сражения. И, сражаясь, мы не замечаем, что становимся такими же, с кем сражались. Так же жалим, так же нападаем, так же ищем сторонников на свой дурацкий фронт. Это поражение. Поражение, даже если нам кажется, что мы победили, ткнув в робкое место «противника» отравленным копьем злословия.

А ведь у нас есть то, чего никто, абсолютно никто не сможет отнять. У нас есть право на реакцию. Только нам решать, как и чем отреагировать на то, что к нам приходит в том или ином виде.

У «вампиров», как правило, рацион ожидаемых реакций крайне скуден. Они ждут или наших слез со смятением, или зеркальной копии своего хамства, на котором можно удвоить дозу отрицательных, но прямо-таки наркотических для них эмоций. И если оставлять их голодными раз за разом, то хамству – смерть. Ну, или срочная эвакуация в иное место с более удобными жертвами.

Мы не накинем платок ни на чей роток, кроме своего. Но мы легко разочаруем любой роток, который изо всех сил стремится получить от нас то, чего он больше всего хочет. Это мы выбираем свой способ восприятия. Это мы можем считать жалким мышонком любого, кто возомнил себя тигром. Это мы можем зевнуть там, где ждут сильных эмоций. Это мы можем не проявить интереса к тем, кто за ним отчаянно охотится.

У людей есть право относиться к нам так, как они того пожелают. У нас есть право принимать или не принимать это отношение на свой счет. И потому кто-то пожизненно составляет коллекцию врагов и обидчиков, а кто-то живет в свое удовольствие, не имея ни тех, ни других. Просто потому, что они им ни к чему.

* * *

У бабушки всю жизнь было железно:

– Поднялась? Ставь чайник!

А жизнь бывала разной. И железной, и стальной, и бетонной, и картонной, и мечущей наточенные ножи в спину.

Репрессия. Тюрьма. Война. Ссылка. Возвращение в никуда. Ни к кому. Вдовство. Нищета. Скитания. Безысходность. Одиночество.

Не до депрессий. А может быть, и до них… Но что она могла с ними поделать? Одна с двумя детьми, без пособий, помощи, поддержки? Только одно – ставить свой чайник.

И она ставила. Всегда. Сколько помню бабушку, столько помню ее вечно пышущие чайники. Крепчайший индийский – это себе. И в отдельном прозрачном – зеленый с травами и листьями. Это для всех остальных, для кого крепка была ее жизнь точно так же, как и чай.

И ни разу, ни разу не видела я ее в суете, в страхе, в мелочной обиде… Твердо стояла она на своих сухих и длинных ножках. Не было денег – варила картошку и пекла преснушки. Не было одежды – перелицовывала свой старый сарафан. Нервничала – покрывала сильной лингвистикой обстоятельства и жила дальше.

Как жалела я одно время, что не дожила она до того момента, когда я уже могла, могла… Могла дать ей другую жизнь, полный достаток и удовольствия, которые легко покупаются за деньги. Жалела, а потом поняла: она не стала бы счастливее в дорогой шубе и с икрой на завтрак. Не теми нитками была пошита.

Это ее, тогдашнюю, к нам бы сейчас, сюда. Чтобы посмотрела, как мы тут писаемся от коронавирусов, инфляций, обнулений. Чтобы посмотрела, матернулась да поставила свой старый зеленый чайник, который ни за что не хотела менять на другой и который так и прогорел на плите за четыре дня до ее смерти.

Надо жить. Надо жить, оставив суетливые войны за кусок послаще да место потеплее тем, у кого зад шибко мерзнет да желудок нещадно чешется. Надо жить свою жизнь, не дожидаясь другой. Надо жить своими календарями, своей любовью, своими радостями и горестями.

Надо ставить свой чайник.

* * *

Мою бабушку однажды спросили, как она пережила отсутствие того, чего в ее жизни не случилось, и она ответила:

– Я держала в чистоте то, что было. А того, чего не было, в мою котомку не положили. Откуда мне знать, что бы оно мне принесло?