— Гос-споди боже ты мой! — воскликнул Эдуардо. — И вы в это поверили?

— Не знаю.

— Нет, вы скажите: вы в это поверили?

— Нет.

— И что собираетесь делать?

— Не знаю. Что вы хотите, чтобы я ему сказал?

— Да нечего вам ему сказать. Он много пьет, этот ваш друг?

— Да нет. Не особенно.

— Я пытаюсь помочь вам.

Билли хлопнул шляпой себя по бедру. Бросил взгляд на Эдуардо, оглядел помещение его офиса. В углу у дальней стены маленькая барная стойка. Диван в белой кожаной обивке. Кофейный столик со стеклянной крышкой.

— Вы мне не верите, — сказал Эдуардо.

— Я не верю в то, что у вас в эту девушку не вложены деньги.

— А я разве это сказал?

— Мне показалось, сказали.

— Она действительно должна мне некоторую сумму. Те деньги, что были выданы ей авансом на платья. На украшения.

— Сколько именно?

— Если бы я задал вам этот вопрос, вы сочли бы его уместным?

— Не знаю. Вряд ли я поставил бы себя в положение, когда такие вопросы задают.

— Вы думаете, я торговец белыми рабынями.

— Я этого не говорил.

— Но вы так думаете.

— Что вы хотите, чтобы я ему сказал?

— Да какая разница.

— Ему, наверное, есть разница.

— Ваш друг охвачен неразумной страстью. Что бы вы ему ни сказали, его это не убедит. Он вбил себе в голову некую сказку. О том, как все должно быть. В этой сказке он будет счастлив. Что в этой сказке не так?

— Скажите мне.

— А не так в этой сказке то, что она вся выдумана. Люди часто рисуют в голове картинки того, как и что должно быть в этом мире. И как в этом мире они будут жить. И мир, и жизнь в нем может обернуться для них очень по-разному, и лишь одна его форма никогда не реализуется, а именно та, которую должен принять мир, существующий в их мечтах. В этом вы мне верите?

Билли надел шляпу.

— Спасибо, что уделили мне время, — сказал он.

— Да не за что.

Билли повернулся к выходу.

— Но вы не ответили на мой вопрос, — сказал Эдуардо.

Билли вновь повернулся к нему. Окинул сутенера взглядом. С его элегантно отведенной сигарой в расслабленных пальцах, с его дорогими туфлями. В помещении без окон. Обставленном так, будто все его убранство, вся мебель сюда привезена и установлена единственно для этой сцены.

— Я не знаю, — сказал он. — Наверное, скорее верю. Но мне не хочется говорить этого вслух.

— Почему?

— Мне это кажется своего рода предательством.

— Разве правда может быть предательством?

— Кто его знает. Все же некоторые получают, чего хотят.

— Никогда. Ну разве что на краткий миг, чтобы тут же вновь потерять. Или чтобы мечтателю было доказано, что мир его мечты, воплотившись, становится не тем, которого он так жаждал.

— Это да.

— Этому вы верите?

— Я бы сказал, конечно…

— Ну так скажите.

— Нет, это мне надо думать всю ночь.

Сутенер кивнул.

– Ándale pues[148], — сказал он.

Тут же без всякого видимого сигнала дверь отворилась. За ней в ожидании стоял Тибурсио. Билли снова обернулся, глянул назад.

— Но вы не ответили на мой, — сказал он.

— Нет?

— Нет.

— Задайте снова.

— Лучше я вас о другом спрошу.

— Валяйте.

— Ему теперь плохо придется, верно?

Эдуардо улыбнулся. Пустил струю сигарного дыма по стеклянной крышке стола.

— Это не вопрос, — сказал он.

Когда он вернулся, было уже поздно, но в кухне все еще горел свет. С минуту он посидел в кабине пикапа, потом выключил двигатель. Оставив ключ в замке зажигания, вышел и по двору направился к дому. Сокорро уже ушла спать, но в духовке был свежий кукурузный хлеб и на тарелке два куска жареной курятины с фасолью и картошкой. Он перенес еду на стол, вернулся, взял с посудной сушилки вилку-ложку, кружку, налил себе кофе и, поставив кастрюлю опять на конфорку, угли под которой еще светились темно-красным, с кружкой подошел к столу, сел и стал есть. Ел медленно и методично. Закончив, отнес посуду в раковину, открыл холодильник и к нему склонился, обозревая его внутренность в поисках чего-нибудь на десерт. Нашел миску с пудингом, перенес ее к буфету, взял там маленькую тарелочку, положил туда пудинга, после чего, убрав его остаток в холодильник и налив себе еще кофе, уселся есть пудинг и читать газету Орена. В коридоре тикали часы. Пощелкивала остывающая плита. Вошел Джон-Грейди, сразу прошел к плите, налил себе кружку кофе, с ней сел за стол и сбил шляпу на затылок.

— У тебя что, уже утро? — поднял брови Билли.

— Надеюсь, что нет.

— Который час?

— Понятия не имею.

Билли сделал глоток кофе. Полез в карман за сигаретами.

— А ты только вошел? — спросил Джон-Грейди.

— Ну.

— Ответом, как я понимаю, было «нет».

— Ты правильно понимаешь, коняшка.

— Что ж…

— Но ты ведь этого и ожидал, не правда ли?

— Н-да. Деньги ты ему предлагал?

— О, мы с ним прямо-таки неплохо посидели, с учетом всех привходящих.

— Что он сказал?

Билли прикурил сигарету и положил зажигалку поверх пачки.

— Сказал, что она сама оттуда уходить не хочет.

— Так это же вранье.

— Может быть. Но он сказал, что она там останется.

— Ни фига она не останется.

Билли медленно пустил через стол струю дыма. Джон-Грейди не спускал с него глаз:

— Ты думаешь, я просто спятил, да?

— Ты знаешь, что я думаю.

— Что ж…

— Ну сам-то хоть на себя посмотри! Смотри, куда тебя все это завело. Уже заговорил о том, чтобы коня своего продать! И все одно и то же, одно и то же повторяется. Теряют головы из-за первой же юбки. Но твой случай вообще особый: в нем ни на йоту нет здравого смысла. Вообще!

— Это на твой взгляд.

— И на мой, и на взгляд любого нормального человека.

Склонясь вперед, он принялся загибать пальцы руки, которой держал сигарету: во-первых, она не американка. Не гражданка. Не говорит по-английски. Работает в борделе. Нет, ты меня выслушай, выслушай. И наконец, последнее, но тоже ведь последнее не по значимости — теперь он держал себя уже за большой палец, — то, что имеется некий сукин сын, у которого она буквально в собственности и который (в этом я даю тебе гара… — черт побери — гарантию) отправит тебя в самую что ни на есть могильную могилу, если встанешь у него на дороге. Братан, тебе что, мало девчонок по эту сторону проклятущей реки?