писательниц Шарлотты и Анны Бронте. Вместе с Анной они придумали воображаемую страну Гондал, которая стала местом действия большинства ее стихотворений. Роман «Грозовой перевал» (1846) Эмили был встречен с куда меньшим энтузиазмом, чем роман Шарлотты «Джейн Эйр». Однако впоследствии она была признана самой талантливой из сестер и одной из самых оригинальных писательниц своего времени.

Из «Гондальских стихотворений»

Плач лорда Элдреда по Джеральдине

Шныряет суслик меж камней

    И толстый шмель жужжит,

Где тело госпожи моей

    Под вереском лежит.

Над ней вьюрки в гнезде галдят,

    И льется свет небес;

Но тот любви печальный взгляд

    С лица земли исчез.

А те, кого тот взгляд ласкал

    Сквозь мглу последних мук, —

Их нет средь этих диких скал,

    Безлюдно все вокруг.

О, как они клялись, шепча

    Над прахом дорогим,

Что в жизни светлого луча

    Вовек не видеть им!

Увы! мир снова их сманил

    Мельканием сует,

Но знайте: и жильцы могил

    Подвластны ходу лет.

Ей, мертвой, ныне все равно,

    Кто плачет, кто скорбит!

А кто забыл ее давно —

    Тот сам давно забыт.

Шуми же, ветр вечеровой,

    И дождик, слезы лей —

Пусть не нарушит звук иной

    Сон госпожи моей.

Горный колокольчик

Песня Джеральдины

Друг мой тайный, друг живой,

Покачай мне головой!

Мил ты мне среди полей,

На горах еще милей.

Помню, так же он сиял

Предо мной на утре лет;

Помню, так же он увял,

Как увянет всякий цвет.

Друг мой! Голову склоня,

Чем-нибудь утешь меня.

И цветок шепнул мне так:

Страшен хлад и зимний мрак,

Но средь летнего тепла

Даже смерть не тяжела.

Рад я мирно отцвести —

Друг мой милый, не грусти.

В краткой жизни горя нет,

Вся печаль – наследье лет.

Прощание с Александрой

В июле я гуляла здесь,

Казался раем тихий дол:

Он солнцем золотился весь

И вереском лиловым цвел.

Как серафимы в синеве,

Скользили плавно облака,

И колокольчики в траве

Звенели мне издалека.

И были звуки так нежны,

Так неземны их голоса,

Что слезы сладкие, как сны,

Навертывались на глаза.

Я здесь бродила бы весь день —

Одна, не замечая, как

Лучи заката никнут в тень,

Прощальный подавая знак.

Вот, вот когда бы я могла

Малютку положить на мох

С надеждою, что ночь тепла

И что хранит младенца Бог!

А ныне в небе – ни огня,

Лишь мутная клубится мгла:

Сугробы – колыбель твоя

И нянька – хриплая пурга.

Средь неоглядности болот

Никто не слышит – не зови;

И ангел Божий не спасет

Тебя, дитя моей любви.

В грудь спящую ползет озноб,

Она уже под снегом вся,

И медленно растет сугроб,

Твою постельку занося.

Метель от гор летит, свистя,

Все злее, холоднее ночь…

Прости, злосчастное дитя,

Мне видеть смерть твою невмочь!

Альфред Теннисон

1809–1893

Сын сельского священника, Теннисон рано начал сочинять стихи. Но лишь его третий сборник «Стихотворения» (1833), содержащий такие знаменитые произведения, как «Леди Шалот» и «Лотофаги», привлек внимание широкой публики. В 1850 году Теннисон был награжден званием поэта-лауреата. Среди его высших достижений цикл «In Memoriam», посвященный памяти друга молодости, и «Королевские идиллии» (1959), основанные на цикле легенд о рыцарях Круглого стола. Эту книгу можно рассматривать как символическую поэму – монумент, возведенный поэтом над ушедшей в прошлое эпохой идеализма. Стихотворения «Улисс» и «Тифон» во всех изданиях печатаются вместе. Это своеобразный диптих, в котором Теннисон показывает два состояния человеческого духа – его гордой победы над судьбой и безнадежного поражения. Последняя строка «Улисса» – «Дерзать, искать, найти и не сдаваться!» – стала девизом полярного исследователя Роберта Скотта.

Сова на колокольне

Когда домой бегут коты,

    И свет еще не стал теплом,

И ветер шевелит листы,

    И мельница скрипит крылом —

    И мельница скрипит крылом,

Одна, в броне своих обид,

Сова на колокольне спит.

Когда звенит надой в ведре,

    И щелкает бичом пастух,

И сеном пахнет на дворе,

    И в третий раз поет петух —

    И в третий раз поет петух,

Одна, застыв, как нежива,

На колокольне спит сова.

Улисс

Что пользы, если я, никчемный царь

Бесплодных этих скал, под мирной кровлей

Старея рядом с вянущей женой,

Учу законам этот темный люд? —

Он ест и спит и ничему не внемлет.

Покой не для меня; я осушу

До капли чашу странствий; я всегда

Страдал и радовался полной мерой:

С друзьями – иль один; на берегу —

Иль там, где сквозь прорывы туч мерцали

Над пеной волн дождливые Гиады.

Бродяга ненасытный, повидал

Я многое: чужие города,

Края, обычаи, вождей премудрых,

И сам меж ними пировал с почетом,

И ведал упоенье в звоне битв

На гулких, ветреных равнинах Трои.

Я сам – лишь часть своих воспоминаний:

Но все, что я увидел и объял,

Лишь арка, за которой безграничный

Простор – даль, что все время отступает

Пред взором странника. К чему же медлить,

Ржаветь и стынуть в ножнах боязливых?

Как