в столовой неподалёку приготовлен отдельный зальчик. Я отмахнулся:

– О чем вы, старлей? Работа не закончена. Песню знаете – «Раньше думай о Родине, а потом о себе»?

Пристыженный замполит ретировался.

И тут с трассы свернул ГАЗ-66, тупорылый и лупоглазый: шесть фар над кабиной и одна, мощная, – боковая. Бликующие на солнце фары будто подмигивали, поторапливая.

Я с видимой неспешностью собрал материалы, пихнул в папку. Поднялся, потягиваясь, накинул доху.

– Что ж, спасибо за помощь! – Я пожал руку ошарашенному замполиту и вышел.

Быстрым деловым шагом спустился по лестнице, махнул повскакавшим милиционерам в дежурной части.

ГАЗ-66 парил у крыльца, правая боковая дверца была предусмотрительно распахнута.

Прямо с крыльца я запрыгнул в кабину. Но отъехать не успел. Следом выскочил опамятовавшийся замполит. С выпученными глазами бросился к машине.

– Товарищ подполковник! Куда это вы? – закричал он.

– В тайгу, как и планировал. Оглядеть охотничьи места, – объяснился я с важностью.

– Так вот же! – Он повёл рукой на сгрудившихся охотников. – Как раз собрали, чтоб вас сопровождать.

И тут узнал в водителе Бероева. Надо отдать должное замполиту – соображал он быстро. И понял главное: вверенный его опеке московский ревизор вот-вот ускользнёт. Реакция тоже оказалась хорошей: прежде чем я успел захлопнуть дверцу, замполит обеими руками обхватил мой валенок. Припал щекой.

– Не пущу! – прохрипел он. – Как хошь, не пущу!

Буряты-охотники, приоткрыв рты, наблюдали за диковинным зрелищем. Из окна дежурной части стали выглядывать милиционеры.

Положение становилось неловким.

– Отставить, старший лейтенант! Вы что себе позволяете? – гаркнул я тем начальственным тоном, какому он привык повиноваться. Хватка его ослабла. Кое-как я высвободил ногу.

– Долóжите в УВД, что я вместе с начальником опергруппы охотуправления отбыл в тайгу. Товарищ Бероев выделен в моё распоряжение. Он же и доставит меня в Иркутск. Приказ ясен?! Всё! Благодарю за организацию работы.

Я захлопнул, наконец, дверцу.

Машина тронулась.

– Уволят же! К беней фене уволят, – безысходно донеслось сзади. Когда я глянул в боковое зеркало, оплошавший замполит припустил в райотдел – информировать область.

Я представил физиономию Пал Евгеньича, которому сейчас доложат, что стрёмный «ревизор» вместе с «подозреваемым» Бероевым улизнул в тайгу.

Машина перевалила через шоссе, нырнула в сторону на первой же развилке, и через несколько минут посёлок Баяндай исчез из виду. Да и звуки трассы пропали. Мы ехали зимними дорогами, углубляясь в глухую пушистую тайгу.

За спиной водителя я заметил подвешенную кинокамеру в футляре.

– По привычке захватил, – объяснился Бероев. – Обычно документирую. В этот раз не успел зарядить плёнку. Пустышка.

Спустя время мы остановились перекусить. Вышли. Бероев распахнул дверцу кунга. Я про себя ахнул. Передо мной была обитая пенопластом опрятная жилая комната. С иллюминаторами по бокам и прорезанным окном в задней дверце. С тумбочками, с нижними сиденьями и подвесными полками над ними. Со стороны кабины – раздвижной столик с радиолой. Справа у двери – кухонный модуль, включая раковину и холодильник. Слева – чугунный бочонок с конфоркой и патрубком для дымохода – знаменитая печка-буржуйка. Пристёгнутая лесенка.

– Передвижной дом! – восхитился я. – В нём и заночуем?

– Только если не успеем добраться до зимовья.

– Зимовье?! – На меня будто пахнуло духом первопроходцев, осваивающих сибирские земли.

– Всё своими глазами увидишь! – Бероев запрыгнул в кузов, принялся шуровать у печки.

Я же отошёл. Отчего-то стало неловко справлять нужду на ослепительном снегу возле колеса. Да и размять ноги захотелось. Насвистывая, прогулялся по хрумкому снежку до поворота, свернул на боковую дорожку. Насвистывал, впрочем, недолго. Жгучий мороз живо слепил губы. Ещё поворот – чуть в сторону, по снежному насту, меж деревьев. Зажмурился, чтоб ничто не мешало слушать звуки тайги. Звуков не было. Только поскрипывание собственных валенок. Я замер. Скрип прекратился. Размежил глаза. Вокруг сгрудились стройные, мачтовые сосны со смоляными потёками на растрескавшейся коре и ветвями, набрякшими под гнётом толстенных снежных пластов, увесистых, как строительные плиты. И – полная, абсолютная тишина.

Я задрал голову.

Где-то в далёкой верхотуре терялись в безоблачной голубизне горящие на солнце макушки. Золотое сияние небес, и стылая мгла внизу. Ни шевеления веток, ни птичьего клекота, ни дуновения ветерка. Зимняя тайга спала.

И я – на голубеющем снегу, невесть как занесённый в дремучий край. Крохотная фитюлька, затесавшаяся меж недвижными гигантами.

* * *

Все знают, что опасно смотреть с обрыва вниз. Оказывается, задирать голову куда страшней.

Я ощутил вдруг, как в меня вползает ужас. Давящий, парализующий. Леденящий. Этому не было объяснения. Никто не угрожал, не нападал. Наоборот, я сам жаждал услышать хоть какие-то звуки. Кажется, появись в эту секунду стая волков, я бы обрадовался. Испугался бы, конечно, но и обрадовался. Это всё-таки имело бы физическое объяснение.

Я попытался взять себя в руки. С чего, собственно, паника? Я не один. В каких-то пяти-шести десятках метров за поворотом парит ГАЗ-66, а в нём мой товарищ, опытный таёжник. А что, если нет? Если выскочу за поворот, а там пусто? Мало ли? Уехал срочно. А может, и вовсе не было? И в какую сторону тогда жильё?

Я шагнул к повороту.

«Прекратить истерику! Взять себя в руки! – заклинал я себя. – Всё в порядке, все на месте. Не спеша. Левой-правой. Снова левой…»

Но ужас захлестнул с головой. И, уже, кажется, ничего не соображая, я помчал к повороту.