– А почему не завтра, в четверг?

Бероев потеребил нос, будто сверяя курс.

– Всё-таки маловероятно.

Он изложил свои резоны. То ли мне, то ли вслух перепроверял себя. Сегодня среда. Приезд московского гостя. Большунов только-только успел вернуться из Иркутска. Как раз сейчас у них встречи, лобызания, размещение в спецгостинице. Поляну, в смысле стол, как водится, накроют. Четверг – планёрка, толковище, подписание документов. Не из-за одной же охоты замминистра летит! А после охоты, с похмелья, уж не до дел будет. Значит, суббота – отмокание в бане с девицами. Воскресенье – выезд к самолёту. Чтоб к понедельнику визитёру на работу вернуться – как ни в чём не бывало. Московский стандарт! Стало быть, для охоты остаётся как раз пятница.

– Именно пятница! – убеждённо повторил Бероев. Поддёрнул себя за нос, будто восклицательный знак поставил. – Завтра мы с тобой насчёт Микушева в Качуг подскочим. В пятницу спозаранку с Репниным соединимся. Большуновские по распутку пойдут. Там и накроем. Вот тогда и наглядишься на наши сибирские разборки! Да не боись, Сёма! Поставим тебя куда-нибудь в сторонке за сопку, чтоб, не дай бог, не зашибли!

Он споро убрался в салоне. Протянул мне широкие кожаные рукавицы с отделённым указательным пальцем.

– Держи! От холода и сырости защищают.

Вскоре мы вновь ехали по тайге. Человек я сугубо городской, с флорой и фауной знакомый до позорного мало. Больше по школьным учебникам да телепередачам. Потому бесконечно крутил головой и изводил своего спутника беспрестанными вопросами. Для таёжника – идиотскими. Как если бы профессионального футболиста принялись расспрашивать, для чего на поле ворота.

Тем не менее Бероев подробно отвечал, объяснял, вникал в детали, будто знакомил гостя с собственным жилищем. Так разговаривают с ребёнком, непонятливость которого вызывает не раздражение, а умиление. Вообще я заметил, что, оказавшись на природе, Бероев, в городе сдержанный и взвешенный, пребывал в неизменно приподнятом настроении. Кажется, не будь меня рядом, он бы запел. Должно быть, так и делал.

Несколько раз мы останавливались, выбирались из машины. Доставали снегоступы. Шли в чащу, где Бероев показывал браконьерские скрадки, засидки, лабазы.

Вскоре я догадался, что попутчик мой совершает плановый обход по браконьерским местам. Присматривается, прикидывает, вычисляет.

Возле одной из скрадок из снега торчал кусок троса. Рядом – размокший спичечный коробок. Вдвоём вытащили трос.

– Что можешь сказать? – Бероев протянул улики мне.

– Негусто, – принялся я размышлять. – Трос – капкан на пушного зверя. Мне такие браконьерские петли показывали. Судя по уровню сугроба и коробку, поставили где-то недели с две. Навскидку как будто всё.

– Вот в том и беда, что у вас, у милиции, всё навскидку!

– Попробуй сам! – огрызнулся я. – Тут снега намело – экскаватором не раскопаешь!

– И пробовать нечего. Мурамцовские опять за своё взялись! Самый браконьерский угол. – Бероев, к моему непониманию, разглядывал коробок.

Я засмеялся.

– Легко фантазировать, когда проверить нельзя.

– Да нет, в самом деле. У нас у каждого сельпо свои поставщики. Ассортимент сельских магазинов скуден. Спички, соль раскупаются с запасом. Поэтому по этикетке район навскидку просчитывается. Ну а более детально – по тросу.

– Может, и фамилию вычислишь?

– Пожалуй. – Бероев присмотрелся повнимательней. – Иван Лахотько. Его петля.

– А почему не Дерсу Узала? Взялся разыгрывать, так уж не останавливайся. – Я чувствовал себя Ватсоном, которого дурачит Шерлок Холмс.

– Ты не злись. Крепление тросика с вертлюком у каждого на свой манер. У Лахотько как раз с загибом.

– Допустим, – неохотно поверил я. – Допустим также, что по металлу можно установить идентичность. Но для этого сначала надо найти образец, изъять, потом провести экспертизу…

– Не надо. – Бероев успокоительно приобнял меня за плечо. – Во-первых, у нас нет и не будет уголовного дела, а значит, и образцы изъять никто не позволит. По свежим-то следам вашего брата, мента, не уговоришь дело возбудить. А чтоб двухнедельной давности поднять! И мечтать нечего. Просто возьму на заметку. Другим передам. Не один же я на тайгу. Чего сам не соображу, егеря на местах подскажут. Они-то всех кандидатов наперечёт знают.

– А вот ещё ребус, тут рядышком! – спохватился он.

«Рядышком» оказалось с километр по насту.

Мы вышли из-за валежника на открытую поляну. В ту же секунду в глаза мне полыхнуло ярким светом. Я машинально прикрылся рукавицей от солнца и тогда разглядел, что удивительное, самоцветное сияние исходит от кособокой, полузасохшей лиственницы. А уж вблизи прояснилась и причина бликов: в развилке старого ствола намертво застрял крупный, отполированный временем продолговатый череп.

– Сохатый! – подсказал Бероев. – Он здесь с осени. А теперь вопрос на засыпку: как мог он сюда попасть?

Я беспомощно повёл плечом.

– Вот и мы впустую гадали да рядили. А прочитал старый удмурт. По осени два самца дрались за самку. Один пошёл на таран, промахнулся и угодил головой в развилку. Угодил и застрял. Прежде чем выбрался, соперник его, беспомощного, добил. А дальше – росомахи, колонки, горностаи растащили всё, что жуётся. Как у людей. Это мне урок был. Не гордись! На всякого белого следопыта свой удмурт или эвенк сыщется. Каким бы классным пловцом ты себя ни мнил, но он-то земноводное.

Мы вернулись в ГАЗик.

Ближе к вечеру Бероев оставался свеж. А вот я вымотался. Уже не выскакивал нетерпеливо из машины. Не разглядывал с прежним тщанием охотничьи скрадки, не слюнявил пальцем солончаки. Непривычный к хождению по глубокому снегу организм требовал отдыха.

Меж тем таёжный день потихоньку клонился к закату. Изменилась погода. Подул ветер,