Метрах в двухстах от нас, на фоне заходящего солнца, среди деревьев, преспокойно, будто модель на подиуме, красовался олень.

– Олень – дураковат, – любуясь красавцем, изрёк Бероев. – Доверчив не в меру. Больно близко к себе подпускает. Потому и популяция тает. Косуля – та куда осторожней. Зато и выживет. Но – хорош!

Я вгляделся в изящный профиль, изобразил восхищение и – тут же против воли широко зевнул.

Потянулись горные хребты. На одном из дорожных изгибов Бероев снизил скорость. Машина, побуксовав, перебралась через заледенелый сугроб и, опасно накренившись, съехала на целину. Я был уверен, что мы сейчас нырнём кабиной в снег, где и застрянем.

Как намётанный глаз следопыта разглядел в пургу среди однообразного снежного покрова накатанную тропу, так и не смог понять. Вешек не было точно.

Вскоре включили фары. В их свете замелькали силуэты встревоженных птиц.

По невидимой дороге меж присыпанных снегом болот углубились в чащу. Попетляв с десяток минут, остановились.

– Здесь и затаборимся на ночь. – Бероев заглушил двигатель. Включил дальний свет.

Перед нами на склоне, среди мохнатых кедровых лап, стояла куцая бревенчатая избушка с перекошенной дверью, придавленной снаружи ухватом. Из заснеженной крыши наискось торчала нелепая печная труба. Без дыма.

От вида промёрзшего, облепленного сугробами домишки сделалось зябко.

– Ледяная избушка?

– А мы её за полчасика лубяной сделаем, – бодро утешил Бероев. – Только сначала выясним, когда хозяин вернётся.

– Здесь есть хозяин? – засомневался я.

– И – знаменитейший. Лёша Пёрышкин. Наверняка письмо оставил.

Бероев обошёл полянку. Вернулся.

– Не повезло нам. Сообщает, что ушёл двое суток назад. Вернётся через пару дней. Правда, дров наготовил.

Я изумлённо покрутил головой: всё это время Бероев оставался на моих глазах, в дом не входил и никакой записки нигде не находил.

– Опять прикол?

Бероев скупо хмыкнул. Ему явно нравилось меня мистифицировать. Подвёл к перекрученной чахлой берёзе у порога, ткнул пальцем в ствол. Из ножевых лунок на высоте человеческого роста торчало несколько палочек.

Я вгляделся. Недоумённо повел плечами. Каждая палочка имела зарубки и разную скрутку. Но что из этого следовало?

– Вот ветка – повёрнута в сторону, куда ушёл хозяин, – принялся объяснять Бероев. – Это направление к посёлку Ахоно. Там Лёшино жильё. Стало быть, пошёл к жене замиряться… Они как кошка с собакой! Он её тёткой зовёт, она его – квашнёй! – Бероев снисходительно хохотнул. – Пару дней поживут и – разругаются вдрызг. Удирает назад в зимовье. Но и порознь не могут. Через неделю-другую опять мирятся. Высокие отношения… Видишь, на ветке кольцо – значит, ушёл с возвратом. Кольцо приспущено вниз – стало быть, ушёл ненадолго – как раз, сам посчитай витки, – на 3 дня.

Я недоумённо покрутил палочки.

– Ну, допустим, – сообщает, что через три дня вернётся. Но от какого дня отсчёт вести?

Бероев показал на вырез.

– Острый – значит, ушёл в солнечную погоду, тупой – в ненастье. А солнечный день у нас как раз когда был?.. То-то! …Эвенкийская письменность, – растолковал он. – Ещё когда никакой другой не знали, эта уже была. Тоже, знаешь, книга природы. Для посвящённых. Свой узнает, чужой не поймёт… Да, жаль, что не застали! Очень хотел тебя познакомить – первый живолов по Восточной Сибири!

– Что такое живолов? – заинтересовался я.

– Это когда живьём ловят. Сколотил бригаду из эвенков и… Рысь, росомаха, иногда – медведь. Много плановых отловов. Больной, покалеченный зверь погибнет. А Лёха со своими спасает. Плюс заказы от цирков, зоопарков по всему Союзу. Платили б нормально, давно бы разбогател… Хотя нет, – перебил сам себя Бероев. – У них – что у него, что у жены – деньги сквозь пальцы… Весь посёлок перед ними в долгах. А своё пацаньё вечно оборванное. Безалаберные люди!

В лице его проступила нежность.

Мы вошли в дом. Я поморщился. Даже мороз не смог выстудить гнилостный запах. Прямо напротив входа стояли грубо сколоченные нары со скатанными матрасами – чуть толще солдатской скатки. Несколько оживлял впечатление аккордеончик на нарах и подле – раскрытая пожелтевшая и покорёженная от сырости нотная тетрадь.

Наспех сколоченный стол с табуретками. Посреди стола стояла закопчённая до черноты эмалированная кружка с чифирём, закрытая старой грязной верхонкой.

На полках вдоль стены у входа – банки, мази, пачка соли. Зато левая стена выглядела удивительно.

На гвоздях висели монтажный пояс, верхолазные «когти», брезентовый мешок, клещи с длинными ручками.

– Схватцы, – показал на клещи Бероев. – Без них с рысью или росомахой не совладать. Всё это орудия для лова.

Может, хозяин и был лучшим живоловом Восточной Сибири, но чистоплотностью точно не отличался. Домишко выглядел захламлённым, будто дачный сарайчик. Но в сарайчик заскочил за шанцевым инструментом – и тут же наружу. А вот жить здесь!.. Меня невольно передёрнуло.

Подумал предложить Бероеву переночевать в «скиту». Но это было бы бестактно. Кажется, сюда мы заехали именно ради меня. Экзотика!

Бероев подметил неприязненные взгляды, что кидал я по углам.

– Никак, воротит, ваше благородие? Конечно, видок непритязательный. Но что такое зимовье? История покорения Сибири. Наладил первопроходец наскоро зимовье, перезимовал, осмотрелся на местности, прикинул. Тронулся дальше, вглубь. А следом другие придут – охотник, рыбак. Для них уж времянка готова. Новые хозяева из самых рачительных заимки поблизости поднимают. Отстраиваются крестьянские хозяйства.

– Так всю Сибирь хозяйствами покроют?

– Если бы! – с горечью возразил Бероев. –