– А потом устроили расстрел? – поинтересовалась Яэль.

Господин Фёрстнер кивнул.

– Мы пытались им всё объяснить, но это не помогло.

Мириам у неё за спиной переводила разговор с немецкого на русский. Командир отряда палачей хрюкнул: ему было ещё более неловко, чем в первый раз.

Когда Яэль спросила о радио, Эрнст Фёрстнер даже не изменился в лице:

– У меня есть оборудование для связи со штаб-квартирой в Германии. Я могу предоставить его вам, но сначала хочу, чтобы мне и моим ребятам гарантировали помилование. Казни должны прекратить.

– Вы можете это пообещать? – Яэль обернулась к семерым судьям-военным, когда Мириам перевела им требования.

Их взгляды были столь же разнообразны, как и в ряду приговорённых к казни. В глазах зачатки милосердия боролись с мыслью о том, что «в этом нет ничего хладнокровного». Один из безымянных офицеров указал не выцветшую форму Эрнста Фёрстнера.

– Спроси, сколько наших товарищей он убил во время войны.

Яэль не подчинилась.

– А сколько немцев убили вы? – выплюнула она в ответ. – Сколько ваших товарищей ещё умрёт, если мы не свяжемся с Германией, и ваша армия вслепую ринется к Москве?

Ответ на этот вопрос так и не нашёлся. Зато советские офицеры зашептались между собой.

– Здесь сотни пленников, а мы не можем позволить себе оставлять целые отряды, чтобы стеречь их, – размышлял Пашков, достаточно громко, чтобы Яэль услышала. – Что делать со всеми этими людьми?

– Господин Фёрстнер рассказал, что на севере от города есть трудовой лагерь. Там достаточно ограждений, чтобы удержать всех военнопленных, пока Новосибирск не сможет организовать суд, – Яэль содрогнулась от одной только мысли, но продолжила: – Помилование для членов Сопротивления и больше никаких смертей. Вы согласны?

Снова шёпот. Снова взгляды, говорящие «эта война без правил»; старые раны в звуке их слов. Им потребовалось несколько минут, чтобы, наконец, замолчать. Мириам посмотрела на лидера Сопротивления.

– Товарищи командиры согласны на ваши условия, – сказала она по-немецки.

Эрнст воспринял новости со сдержанным кивком: «В таком случае я с удовольствием сопровожу вас к радиоустановке».

* * *

Их шествие по улицам Молотова выглядело странно: восемь высокопоставленных советских командиров, девушка-альбинос, парень на носилках и двукратный победитель Гонки Оси (Яэль отказалась оставить Луку и Феликса одних на площади) и несколько охранников из солдат (несмотря ни на что, они оставались пленниками). Брат Адель по-прежнему спал, накинутое на голову одеяло скрывало его узнаваемые черты. Лука снова натянул куртку вместо капюшона, и это привлекало не меньше внимания, чем его внешность. Он врезался в прохожих и запинался о тела, бормоча извинения на немецком, которые одинаково плохо воспринимались и солдатами, и трупами.

И во главе этой колонны – Эрнст Фёрстнер. Лидер ячейки Сопротивления привёл их в деревянный дом, который выглядел так, словно его сорвали с фундамента и хорошо потрясли. Неокрашенный, с резными узорами ромбов и цветов на фасаде. На окне висел флаг со свастикой.

– Прошу прощения за детали, – сказал господин Фёрстнер, отпирая дверь. – Как вы знаете, важно уметь смешаться с толпой.

Интерьер жилища был так же сумбурен, как и фасад. Передняя была завалена выпусками газеты «Рейх», явно копившимися десять последних лет, – потрёпанные, пожелтевшие страницы, разбросанные по ковру из медвежьей шкуры. Диван можно было бы сдать в музей, если бы его бархатная обивка не была протёрта до дыр. Пианино закрывало боковое окно – протёртые клавиши, потёки воска на крышке. Портрет Адольфа Гитлера несмело подпирал полку над засорённым пеплом камином.

Голос фюрера тоже был здесь. Он – первое, что услышала Яэль, ступив в дом. Красный-красный, как и всегда, потрескивающий в эфире «Рейхссендера». Экран показывал Адольфа Гитлера, сидящего на своём стуле с высокой спинкой, точно такого же, как в бальном зале Императорского дворца. Точно такого же, как в кошмарах Яэль.

Вид его – такого неистового и невыносимо живого – вызвал у Яэль новую волну ненависти. Если бы у неё был пистолет, она нацелила бы его на телевизор и выстрелила.

– Ирмгард? – крикнул лидер Сопротивления в коридор. – Это я!

– Эрнст? О, слава небесам! Мне рассказали, что творится на площа… – из-за двери одной из комнат показалась женщина с револьвером в руке, таким же старым, как форма Эрнста. Заметив пришедших, она застыла.

– Всё в порядке, любимая, – успокоил её господин Фёрстнер. – Они обещали нас помиловать.

Услышав эти слова, женщина бросилась по коридору в объятия мужа.

– Я думала, ты умер!

– Это было… недоразумение, – пробормотал Эрнст ей в плечо. – Они убили Люца и Гюнтера и застрелили бы нас всех, если бы не вмешалась одна из боевиков Райнигера. Она приехала с советскими. Убедила их, что мы можем быть полезны.

– Эрнст сказал, что у вас есть радио с «Энигмой», – Яэль старалась, чтобы голос её не звучал слишком безумно, но телевизионные обещания Гитлера сокрушить предателей (поданные с его отточенным, выверенным красноречием) не располагали к спокойствию. – Могу я им воспользоваться?

– Конечно, конечно. – Ирмгард была взбудоражена – доказательство того, что её муж жив, сделало движения женщины легче. Она отстранилась от Эрнста, подхватила подол платья и, наступая на заголовки «АДЕЛЬ ВОЛЬФ ВЫРЫВАЕТСЯ ВПЕРЁД В КАИРЕ» и «ГЕРМАНИЯ ГОТОВИТСЯ ВСТРЕЧАТЬ 67 ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ФЮРЕРА», пробралась через газеты к пианино. Там женщина наклонилась, быстро нажимая педали инструмента. Деревянная панель основания распахнулась, открывая взглядам не струны, а ручки и громкоговорители. Ирмгард покрутила их, включая, а затем занялась «Энигмой».

– Сегодня… восьмое апреля, – она расставила роторы в правильной комбинации. – Готово. Теперь мы сможем понять сообщения.

Яэль склонилась к выпотрошенному пианино и осмотрела оборудование. Это радио было сложнее, чем коротковолновая установка Влада, но не настолько, чтобы девушка не смогла с ним справиться. Она настроилась на нужную частоту, стараясь не обращать внимания на алые удары голоса Гитлера за спиной, стараясь притвориться, что в горле не стоит комок беспокойства.

Восьмое апреля. С момента неудавшегося убийства прошло шесть дней. Шесть дней с тех пор, как Гитлер появился на экранах всего Рейха, объявляя себя бессмертным. История зациклилась, поняла вдруг Яэль, стала такой же ужасной и повторяющейся, как выпуск «Разговора с Канцелярией» у неё за спиной. Как Гитлер смог избежать взрыва бомбы первой «Валькирии» в Вольфшанце, так он выжил и после пули Яэль. Оба раза Гитлер объявлял о своей счастливой устойчивости перед смертью всему миру. Оба раза он призывал отомстить, отплатить за нападение пулями и кровью.

Менее чем за двадцать четыре часа первоначальная операция «Валькирия» рухнула, завершившись серией жестоких казней. Так чем же отличается вторая попытка?