Кровавый застой Германии не мог, не должен был продолжаться.

Каспер и Йохан продолжали отвечать на радиограммы. Бригитта и Райнхард щёлкали по клавишам шифровальных машин. Сизифов труд. Сообщения приходили бурлящим потоком, слишком много, чтобы ответить, тем более отдохнуть.

Каспер был особенно вымотан. Он спал меньше всех, принимая доклад за докладом, диктуя Райнхарду строки кода безжизненным голосом. Но последний принятый вызов словно взбодрил его: лицо молодого мужчины зажглось, когда он прочёл раскодированное Райнхардом сообщение. Он сорвал с головы наушники, протягивая их Хенрике.

– Ты захочешь принять этот вызов, – сказал он. – С территорий Московии. Ячейка в Молотове.

Молотов. Хенрике пришлось свериться с картой, чтобы убедиться, что ей вообще известен этот город. Он располагался в паре сотен километров на восток от Уральских гор и был одним из последних крупных поселений, после которых Лебенсраум превращался в ничейные земли поголовно вырезанных деревушек и бедствующих картофельных ферм. Сопротивление в тех местах состояло из рабов трудовых лагерей и разочаровавшихся поселенцев – мужчин и женщин, вытесненных из Центрального Рейха по воле случая.

– Хорошие новости? – с надеждой спросила она.

– Думаю, это Яэль.

* * *

– Волчица? Это ты?

Если от звука голоса Каспера у Яэль перехватило дыхание, услышав Хенрику, она искренне разрыдалась. Женщина была измотана, слоги звучали неуверенно, как всегда бывало, когда она забывала спать. Слишком часто Хенрика ставила цели Сопротивления выше собственных нужд, слишком часто Яэль видела чёрные корни, окаймляющие линию волос польки, и синяки вокруг её глаз от бесконечных часов бодрствования.

– Да, это я, – выдавила Яэль. – Я на связи.

Я на связи. Все мы ещё на связи. Понимание выбило из груди Яэль весь кислород и продолжало красть его, подменяя воздух солёными слезами. До этого момента она не осознавала, что страх навсегда потерять друзей был таким сильным. Что он следовал за ней, как тень…

– Нам нужно… – Неужели Хенрика тоже плакала? Судя по звукам, да. Несколько всхлипов смогло пробраться в динамики. – Нужно вернуться к коду. Неизвестно, кто может нас услышать.

Закодированные послания не предназначались для обычных разговоров. Честно, то, насколько медленно продвигался обмен сообщениями, приводило в ярость. Но информация, которая передавалась между Молотовым и подвалом пивной, была слишком ценной, чтобы достаться врагам.

Сначала Яэль отправила свой доклад, пытаясь уложить последние шесть дней в минимальное количество слов:

НАСТОЯЩИЙ ФЮРЕР В ГЕРМАНИИ. ГИТЛЕР НА БАЛУ БЫЛ ДВОЙНИКОМ, МЕНЯЮЩИМ КОЖУ. ЭКСПЕРИМЕНТ 85 АКТИВЕН. НОВОСИБИРСКАЯ АРМИЯ ЗАВОЁВЫВАЕТ МОСКОВИЮ. СОБИРАЕТСЯ ВЕРНУТЬ БЫВШИЕ СОВЕТСКИЕ ЗЕМЛИ.

И так далее, и так далее.

Мириам как товарищ Многоликая проявляла должную осмотрительность и переводила сообщения на русский для советских офицеров. Мужчины стояли в своей форме с красными звёздами, разбросанные по всей передней, словно алое созвездие. Яэль заметила, как они составляют каталог всей мебели, пытаясь определить, какая часть имущества Фёрстнеров на самом деле когда-то принадлежала жившим здесь советским людям.

Тянулись минуты. Яэль по-прежнему было, что сказать. Речь Адольфа Гитлера по телевизору успела повториться по меньшей мере полдюжины раз. Ирмгард продолжала расшифровывать ответы на «Энигме». Эрнст предложил всем чай с печеньем. Лука с великим удовольствием прикончил свою долю. («Ты пробовала? – он протянул одно печенье Яэль, засыпав ей плечо водопадом крошек. – В тысячу раз лучше склизкой овощной мешанины!») Офицеры с каждой минутой нервничали всё сильней, переминаясь с ноги на ногу.

Товарищ командир Пашков не выдержал первым:

– Спросите, что ждёт нас в Москве. Мы только ради этого разрешили разговор с Германией, разве не так?

– Терпение! – бросила Яэль по-русски, хотя у неё тоже уже сдавали нервы. Хотелось скорее разузнать обо всём, но проинформировать Хенрику было главным её приоритетом. Кто знает, куда приведут открытия насчёт «Эксперимента 85» и советской армии?

Но, в конце концов, у Яэль закончилась информация, которую нужно было передать через «Энигму». Пришло время:

ПРОШУ ОТЧЁТ О СОСТОЯНИИ СИЛ В ГЕРМАНИИ И МОСКВЕ.

Сообщения от Хенрики начали медленно поступать, вырисовывая картину переломного момента. Всё было на грани: пессимистичный провал путча, оптимистичная гражданская война. Воскрешение Гитлера спугнуло немало солдат Вермахта обратно в ряды национал-социалистов, но недостаточно, чтобы потерять всякую надежду.

– Что насчёт дороги в Москву? – поинтересовался Лисьебровый, когда Мириам закончила переводить отчёт о положении в Германии. – Насколько много национал-социалистов нам стоит ожидать?

Потребовалось пять минут, чтобы закодировать эти вопросы и некоторые тактические данные. Ещё десять минут прошло, прежде чем пришёл ответ от Хенрики: Новосибирская армия – с такой численностью и снаряжением – без проблем должна добраться до Москвы. Пробить оборону Кремля и потребовать капитуляции рейхскомиссара Фрейслера будет сложнее, но возможно.

– Я беспокоюсь не о захвате Москвы, – заметил один из безымянных командиров. – Всё это неважно, если национал-социалистический режим не будет уничтожен. Гитлер не допустит, чтобы Москва осталась в наших руках.

– Я согласен с товарищем командиром Чеховым, – сказал Пашков. – Какова вероятность успеха этой революции?

Тот же вопрос перемалывался вместе с крошками печенья на зубах Яэль, кружил рядом с каждой рукописной заметкой Ирмгард. Было столько разных способов задать его: Удастся ли нам победить? Получится ли у вас продержаться ещё шесть дней/недель/месяцев? Сколько крови для этого потребуется? Яэль выбрала самый лаконичный вариант.

МЫ МОЖЕМ ПОБЕДИТЬ?

На этот раз пауза была короче, чем обычно. Полька ответила обычными, полноценными, незакодированными словами: «Я не знаю. М-мы не были готовы к такому. Путч? Конечно. Революция? Возможно. Но Гитлер ещё жив, выступает по „Рейхссендеру“, внушает людям, что любое сопротивление будет подавлено…»

Спасение Гитлера многое изменит. Именно это Мириам сказала Яэль в усыпанной костями деревушке. Именно это Яэль видела сейчас, оно являлось в болезненном мерцании телевизора. Гитлер всегда был чудовищным, но теперь, при виде бесконечного повтора его речи на экране Яэль вспоминалась многоголовая гидра, о которой она узнала из книги о греческой мифологии. Отруби ей голову, и вместо одной вырастет две новых. Попытайся убить Гитлера один, два, пятьдесят раз, и он станет только сильнее, калеча целые народы одной речью.

Гитлеру не полагалось стать человеком, который изменит всё. Это было призванием Волчицы, тем самым, которое Яэль пыталась – так неистово – исполнить с помощью гонки на 20780 километров и пули в бальном зале. Но что изменилось? Умер не тот, ужаснейший человек на свете был жив, а Яэль сидела перед выпотрошенным пианино, ощущая себя ещё беспомощней, чем на улицах Токио, когда она сбегала из дворца, а в Германии разгорался путч, утягивая за собой весь мир.